Низко, некрасиво, затерто, скучно? Пошлость. И грех

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Елена Александровна Евдокимова, кандидат философских наук, доцент кафедры филологии и истории искусств (факультет экранных искусств СПбГИКИТ), преподаватель Института богословия и философии, автор книг «Избывая «бессмертную пошлость»: Опыт художественной литературы» (Издательство ИБиФ, 2016),  «Любовь и поиск счастья в русской литературе: Достоевский — Лесков — Чехов — Булгаков» (СПбГИКиТ, 2022), «Любовь и семья в русской классической литературе XIX века» («Церковь и культура», 2006) и др.

Тема: феномен пошлости в мировой классической литературе и в жизни современного человека

Беседа третья

Эфир 1 апреля 2023 г.

АУДИО

Елена Евдокимова:

Давайте начнем не с того, когда человек теряет чувствительность к слову, к понятию «пошлость», не с того, когда он перестаёт почему-то его использовать, а с того, когда оно актуально. А вот актуально оно было (такой прямо резонанс был, пожалуй, это XX век) в интеллигентской среде, это слово повторялось всё время и по очень многим поводам. Это не значит, что тогда возникла интуиция, чувствительность к пошлости. Возникла она и развилась (если говорить о нас) в русской литературе XIX века, и, конечно, ее всплеск, ее открытие – это было у Гоголя. Мы говорили, что Пушкин вот так это не артикулировал, чувствительность к пошлости, хотя у него моменты такие, конечно, есть, взгляда именно такого вот снисходительного на инфицированных пошлостью. А погрузился в ужас пошлости (потому что, вообще-то, пошлость – это ужас, тьма и бездна) первый по-настоящему – Гоголь. И вот здесь мы можем задаться таким вопросом: в чем дело, почему только в XIX веке? Потому что это касается, вообще-то, не только русской литературы. Чувствительность к пошлости, звучание темы пошлости появляется довольно поздно. И, пожалуй, если говорить о мировой литературе, культуре, то, наверное, обострилась эта чувствительность на почве романтизма. А второй вопрос – когда человек отравляется пошлостью больше? То есть понятно, что она всегда наготове. Но вот когда эта отрава, этот микроб, который летает в воздухе и сидит в нас, когда он начинает разрастаться? Видимо, он разрастается тем больше, чем больше человек обращен к себе. Вот пошлость неизменно связана с тем, что человек замыкается на себя и воспринимает себя очень всерьез. Опять же, с этим связано то, что пошлость всегда сопряжена с самодовольством. Если пытаться как-то кратко сформулировать: это соединение завышенных претензий с очень скромными ресурсами. А завышенные претензии обязательно рождаются на почве обращенности к себе с удовольствием. И чем больше это твое самодовольство, чем оно безпримеснее, тем больше гарантировано, что ты не просто впал в пошлость, ты не просто как-то причастен к этому, а что ты глядишь туда – в пошляки законченные.

Но почему в древности эта тема практически не звучит? И даже если есть там человек и глупый, и ничтожный, и в Средневековье, и в Античности, это всё равно не совсем то. А потому что у человека ритм жизни складывался так, что так на себя замыкаться у него не было ни традиции, не повода, ни времени. Очень много в мире дел было и очень много в мире вокруг всего открывалось нового и свежего. А пошлость всегда связана вот с этой самой затхлостью, безвоздушностью и замкнутостью. Хотя бы просто труд был более тяжелый, прожить надо было, и чтобы прожить и выжить – нужно было потратить много времени.

…

В конце концов, было ещё две вещи, во-первых, человек все-таки, чем глубже в древность – тем более однозначно он религиозен, и если он религиозен, то как бы он ни был мелок, как бы он не склонен был любить себя, все-таки у него есть центр вне себя, и он в этом смысле совершенно адекватен, и он понимает, что не он источник своей жизни. Поздний человек об этом часто вообще даже не подозревает, он как-то очень искренне и простодушно уверен, что он центр мира. Если мы в себе или в другом видим вот это вот свойство ощущать себя (в полном именно простодушии искреннем) центром происходящего – можно быть уверенным, что мы отравлены, воздух, в котором мы сейчас находимся, отравлен. А для древнего человека это было блокировано тем, что он религиозен. В древности человек знал, что если он и центр, то не абсолютный, а относительный. И отсюда величие древних жестов и величие древних произведений.

Пошлость всегда связана с затхлостью, безвоздушностью и замкнутостью, она всегда – против нового и свежего.

И второй момент, что спасало человека прошлого от такой вот сильной отравленности пошлостью, это то, что его жизнь была ритуализована, то есть ритуал, какие-то традиции, обыкновения, даже просто правила поведения … он не остается на самого себя так тотально, как остается на самого себя поздний человек, или, как говорили в конце XIX века, последний человек. А вот по мере того, как человек индивидуализируется (что процесс очень нужный и важный, но любой процесс имеет оборотную сторону, так всегда, поскольку мы живем в несовершенном мире, всегда что-то открываем, что-то закрывается), процесс индивидуализации, то есть ощущение себя человеком, который сам совершает свои поступки и сам принимает решения, сопряжен с секуляризацией и с выходом из ритуала, одно с другим связано. Секуляризация означает, что человек всё больше и больше начинает доверять себе. А если он всё больше и больше начинает доверять себе, то у него, опять же, больше или меньше, в зависимости от способности рефлексировать, от способности отвечать за эти самые свои поступки, начинают развиваться самомнение, самоуверенность, дезориентированность в том, какое место ты занимаешь в этом мире. Это то, что касается вообще нарастания, сгущения пошлости в воздухе культуры.

…

Что касается последней главы книги, «Пошлость как грех», то да, встает вопрос, каким образом соотносится пошлость и грех. Потому что наша интеллигенция это слово употребляла, конечно, не в смысле греха, а, скорее, это была такая эстетическая реакция: это затёрто, это некрасиво, это скучно, это дурной тон, это низко. И вот от этого можно как раз и перейти к теме греха.

Почему пошлость – это грех? Пошлость – это низко, это некрасиво, это затёрто, это скучно. И грех – всё то же самое.

Потому что пошлость рождается всегда там, где не хватает настоящей, живой жизни. «Живая жизнь» – любимое такое выражение русского XIX века, круга русских литераторов. Где тебе не хватает «живой жизни» или просто ты не дотягиваешь до бытийственности, ты вроде как и живешь, а вроде и не живешь, ты вроде как и сам живешь, а вроде как и повторяешь, проживаешь какие-то просто… превращаешь свою жизнь в цепочку, состоящую из звеньев каких-то штампов, клише – вот у тебя жизнь твоя такая цепочечка.

Клише, штампованность – пошлость. Мы не живем – мы имитируем жизнь. Это – грех.

…

Мы должны проживать свою жизнь, мы должны быть собой, мы должны идти путем становления. А мы отказываемся, мы имитируем жизнь, и это грех, это неисполнение замысла Божиего о нас. О каждом есть замысел, чтобы мы состоялись, чтобы мы пришли к себе, чтобы было с кем встретиться на Страшном Суде. И мы должны пройти путь христианской жизни, это именно путь становления, путь самопреодоления. А когда мы впадаем в пошлость – мы отказываемся от самопреодоления, впадая в пошлость – ты себя принимаешь в своей наличной данности.

…

И Ангелу Сардийской церкви напиши: так говорит Имеющий семь духов Божиих и семь звезд: знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв.

… Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам.

И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит:

знаю твои дела; вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего.

Вот, Я сделаю, что из сатанинского сборища, из тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, но не суть таковы, а лгут,- вот, Я сделаю то, что они придут и поклонятся пред ногами твоими, и познают, что Я возлюбил тебя.

И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле.

Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.

Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое.

Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам.

И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!

Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг.

Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.

Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся.

Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.

…

Это загадочные слова. Слова про то, что лучше быть холодным или горячим, чем теплым. Почему они для нас загадочные? Потому что они не согласуются с логикой здравого смысла. И здравый смысл нам подсказывает, что все-таки лучше быть теплым, чем холодным.

…

Это, конечно, очень сложные метафоры. То есть этот текст – это не прямое высказывание.

…

Вот крошка сын к отцу пришел и спросила кроха, что такое хорошо и что такое плохо – и там, конечно, лучше, чтобы руки были теплыми, а не холодными… Вот это прямое высказывание. А здесь не прямое высказывание.

…

«Холоден» или «горяч» звучат вместе, это – об одном, а вот «тепл» – о другом.

…

Если ты холоден – значит, ты максималист, и если горяч – значит, ты максималист. В смысле – ты живешь по какой-то мерке неравнодушия.

…

Душевная вялость, желание покоя – вот это точно не родственно христианству.

Пассивное, унылое, несамостоятельное существование – из этого труднее выйти к покаянию, чем из активного заблуждения, потому что активное заблуждение – оно активное, и если выходит из него человек – то тоже активно, и это, скажем так, приветствуется. А выйти к святости (или к покаянию, будем говорить осторожнее, к самопреодолению) из духовной «сытости» – намного труднее. Душевная вялость, желание покоя – вот это точно не родственно христианству. Желание покоя, уравновешенности – оно всегда связано с тем, что ты хочешь в этом мире хорошо, спокойно, уютно устроиться, чтобы тебя не трогали. Ну, куда из этого в горячесть? Ты в горячесть не выйдешь. А, конечно, образ веры – это образ пламени.

…

См. также: