Народ и власть: империя как республика, монархия как демократия

Программа Марины Лобановой

«Книжное обозрение»

Гость: Константин Андреевич Махлак, преподаватель Института богословия и философии

Тема: книга Энтони Калделлиса «Византийская республика: народ и власть в Новом Риме»

Эфир: 15 февраля 2018 г.

АУДИО

 

Марина Лобанова:

 

Мой собеседник – преподаватель Санкт-Петербургского Института богословия и философии Константина Андреевич Махлак.

Сегодня вы принесли в нашу студию очередную интересную книгу, автор Энтони Калделлис, «Византийская республика. Народ и власть в новом Риме». В одной из прошлых программ мы говорили о книге А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры», и говорили, что актуальность этой не новой книги сегодня, её необыкновенная актуальность обуславливается тем, что стало расхожим прилагательное «средневековый» в смысле «плохой»… Средневековое, то есть плохое? Это абсолютно неверное выражение, хотелось бы от него избавиться, для этого нужно знакомиться с великим наследием средневековой культуры. Или вот есть ещё одно выражение: негативные стороны современной жизни – это «византинизм».

 

Константин Махлак:

 

«Византийщина», «византийские интриги»…

 

Марина Лобанова:

 

… «византийское лукавство» и т.д. Вот еще один штамп, от которого хотелось бы призвать избавиться. Давайте мы прочитаем несколько книг про Византию, чтобы понять, что это такое. Вот одна из книг, автор Энтони Калделлис, «Византийская республика».

 

Константин Махлак:

 

Здесь нужно сказать, что эта книга посвящена социальной истории Византийской империи, точнее, империи ромеев. Византийцы сами себя византийцами не называли, они называли себя ромеи, римляне. Калделлис, правда, не в этой книжке, а в какой-то другой, приводит такой эпизод, где во время очередной греко-турецкой войны где-то ещё в начале XX века, ещё до Первой мировой войны, греки высаживаются на остров, по-моему, это был Лесбос, высаживают десант, и там, понятно, живут и греки, и турки. И они, обращаясь к грекам, к тамошним жителям, говорят: «Вы греки?» А те с удивлением смотрят на них и отвечают: «Мы не греки. Мы – ромеи». Разговор проходит, конечно, на греческом языке. И те, и другие, и высадившиеся, и местные вот эти автохтоны, они, конечно же, природные греки. Но те греки, которые были вдали от этой эмансипации, от всех этих событий на собственно Пелопонесском полуострове, они и под турками сохранили это самосознание себя как римлян. Это кажется совершенно странным, потому что, ну, какие, собственно, эти островитяне римляне? Но они считали себя римлянами.

Когда мы говорим о Византии – мы говорим о поздней трансформации римского мира, поздней трансформации Рима. При том, что и сам Рим – он же очень интересно трансформировался, да, мы знаем, что была республика, потом там принципат, доминат, потом империя. То есть такое расхожее представление, что постепенно эти все республиканские свободы свёртывались, в результате всё дошло до такой вот абсолютной монархии, которую мы, например, в её издержках видим в произведениях Светония, «Жизнь двенадцати цезарей», вот эти все ужасные цезари, один зловещее другого…

 

Марина Лобанова:

 

Душители свободы.

 

Константин Махлак:

 

Не то, что «душители свободы», а сумасброды, чудовища (типа Калигулы или Нерона). И вот в нашем представлении… Хотя, скажем, трактат Светония – это же политический памфлет, то есть здесь ещё нужно делить на десять все эти высказывания…

 

Марина Лобанова:

 

Жанр нужно учитывать.

 

Константин Махлак:

 

… но, тем не менее, в общем сознании даже, которое отчасти сами римляне инициировали о себе самих, да, мы вот видим этот переход к абсолютной монархии. А в случае Византии мы видим, что Византия, Восточная Римская империя в своём политическом аспекте представляет из себя абсолютную монархию. Или вот такую странную гибридную форму – это, с одной стороны, монархия, с другой стороны, это даже теократия, где император, базилевс восседает вот на этом двойном троне: на одной половине сидит он, на другой лежит крест или икона Спасителя. Он как бы соправитель самого Христа, он образ Христа, то есть икона Христа, он принимает все инсигнии…

 

Марина Лобанова:

 

Ну, всё, «Византия = тоталитаризм»… В чём тут подвох? Чего мы не знаем о Византии?

 

Константин Махлак:

 

И здесь как раз Калделлис достаточно убедительно показывает на источниках… и предлагает свою теорию. Кстати, обратите внимание, что здесь помимо работы самого Калделлиса есть также и приложение – работа нашего дореволюционного византолога и историка права В.Е. Вальденберга («Государственное устройство Византии до конца VII века»), который достаточно близко подошел уже к тем выводам, которые совсем недавно сделал Калделлис. Наша византология в конце XIX — начале XX века была на очень хорошем уровне.

… вот есть представление о Византии как о такой пирамиде, наверху которой восседает вот этот император, базилевс…

 

Марина Лобанова:

 

У нас думают: почему плохо быть «наследниками Византии» – плохо потому, что это «тоталитаризм, авторитаризм и бюрократизм».

 

Константин Махлак:

 

… бюрократия, причем всё это имеет некоторую высшую священную санкцию.

 

Марина Лобанова:

 

И всё это у нас называют «византинизмом».

 

Константин Махлак:

 

Так называемая «земная проекция Небесного Царства». Очень такая популярная мысль, часто высказываемая. Причем, одни говорят, что это плохо, а другие говорят, что это хорошо, что так и должно быть.

 

Марина Лобанова:

 

Интересно, что и те, и другие ошибаются.

 

 

 

Константин Махлак:

 

Линия, которую проводит Калделлис, заключается в том, что, в общем, Рим изначально и на протяжении всей своей истории сохранял республиканские традиции. Он был республикой. Притом – во всех своих вариантах: и в принципате, и в доминате, и в империи он сохранял эту республиканскую форму, и это прослеживается и в институтах, как это можно и в Византии, и в позднем Риме видеть, и в самосознании, и в политической риторике.

 

Марина Лобанова:

 

А в жизни?

 

Константин Махлак:

 

Да, и в жизни, соответственно.

 

Марина Лобанова:

 

В реальной жизни, не на словах.

 

Константин Махлак:

 

И в реальной жизни. Здесь такая очень интересная ситуация, которая заключена в том, что и римляне, и особенно византийцы, они были людьми очень культурными и даже перекультурными, такой термин ввёл Бердяев, например.

 

Марина Лобанова:

 

Перекультурный?

 

Константин Махлак:

 

Перекультурный, да. И поэтому, кстати, их не очень понимали современники. Вот, скажем, западные люди, которые познакомились с византийцами в период Крестовых походов. Для них византийцы были как инопланетяне. И, скорее, такие зловещие инопланетяне, которые лукавые, коварные, вероломные. Отчасти и наши далёкие предки так относились к византийцам: «греки и до сего дня лукавы», читаем мы в «Повести временных лет». То есть восприятие греков – как таких очень странных, опасных, скорее лукавых, вероломных, очень хитрых людей, двоедушных.

 

 

 

Марина Лобанова:

 

Вот заметьте, что эти люди думали, что «хороший» – значит «простой».

 

Константин Махлак:

 

«Хорошие» – это «мы».  …  Это сторонний взгляд на византийцев. Калделлис очень чётко что разделяет? Во-первых, вот такую теологическо-политическую риторику византийцев. Вот те тексты, которые, скажем, современные даже исследователи, уж тем более обычные читатели, воспринимают за чистую монету. Начиная даже с самых ранних образцов, например, с Евсевия Кесарийского, с его панегирика императору Константину, с других подобных текстов, где как раз вот эта теолого-политическая концепция власти императора…

 

Марина Лобанова:

 

Обожествление властителя.

 

Константин Махлак:

 

… особой харизмы императорской власти…

 

Марина Лобанова:

 

Сразу же начинаем говорить: это же очень плохо, это опасно.

 

Константин Махлак:

 

Или, наоборот, мы говорим, что это очень хорошо, так и надо.

 

Марина Лобанова:

 

И мы можем повторить.

 

Константин Махлак:

 

Мы и повторили. Вот, скажем, опыт древней Московской Руси, где мы идём вроде бы по византийскому сценарию, он в значительной степени связан с восприятием этой политической риторики как чистой монеты.

 

Марина Лобанова:

 

А почему мы не можем воспринять это как чистую монету? Как написано – так и читаем. Как написано – так люди и жили. Разве нет?

 

Константин Махлак:

 

Не обязательно.

 

Марина Лобанова:

 

Почему?

 

Константин Махлак:

 

Потому что есть разные сферы жизни: есть символическое пространство, пространство должного, есть пространство сущего. Они все имеют разное управление, разную сложную координацию. Нужно различать изящную словесность и политическую реальность.

 

Марина Лобанова:

 

Так был ли этот авторитаризм в Византии или всё-таки там была демократия? Хотя, какая демократия в империи…

 

Константин Махлак:

 

В каком-то смысле, Калделлис говорит, что да, была демократия. Очень специфическая демократия, идущая от этих старых римских традиций. В чём это, например, проявлялось. В таком странном эпизоде, который сейчас кажется шокирующим и необъяснимым: да, император – икона Христа, но в какой-то момент, скажем, когда либо какому-то избранному кругу, либо очень широким кругам этот император по каким-то причинам надоедает…

 

Марина Лобанова:

 

«Этот император нас не устраивает!»

 

Константин Махлак:

 

… то ли он как-то очень уж сильно экспериментирует с финансами, с жизнью своих подданных… Или он ведёт какие-то неудачные войны, постоянно терпит поражения… То этого императора через некоторое время могут обнаружить просто в открытой городской канализации в самом жалком виде. Да, вот он, «икона Христа», вот он восседает на этом золоченом троне, является соправителем Самого Бога на земле… И вот он оказывается убит. И у византийца ничего не ёкает. И это очень странно! Мы говорим: какие странные люди. Вы такие ужасные чудовища, что вы сами разрушаете, сжигаете то, чему поклонялись, или поклоняетесь тому, что готовы разрушить и сжечь в некоторой перспективе?

 

Марина Лобанова:

 

Современные наши медиевисты, византологи в восторге от книги Калделлиса. Но 100 лет назад и даже больше наши авторы тоже так писали, например, Ф.А. Курганов. Он тоже в своём труде, посвящённом императору Константину, на эти же вещи обращал внимание, и говорил тоже об этом, что как раз вот эти эпизоды – как легко заменить императора – говорят о том, что не было такого авторитаризма, тоталитаризма императорской власти, а, наоборот, было отношение к этой власти как либо соответствующей нормам и представлению вот об этом общем благе, благе граждан, либо не соответствующей. А когда власть оказывалась не соответствующей, то самым простым образом вот этот самый народ это дело решал – сменял лицо на троне легчайшим образом. И это писал русский византинист, живший при монархии, живший в империи, а не грек, живущий в США.

 

Константин Махлак:

 

Причём всегда сохранялись вот эти византийские, можно в кавычках, можно без кавычек, демократические республиканские институты. Они как раз, они, а не императорская власть, обеспечивали стабильность византийского общества. Потому что, несмотря на такие события, скажем, заговоры, убийства императоров… империя продолжала более-менее стабильно существовать.

…

Вот Калделлис очень тонко это различает: различает этот мир должного и мир конкретных политических институтов империи.

 

Марина Лобанова:

 

А что это значит для мировосприятия византийца, восприятия взаимоотношения народа и власти, всё-таки этому посвящена книга. Вот каково это взаимоотношение, кто кому здесь подвластен?

 

Константин Махлак:

 

В республиканском, конечно, варианте: глас народа это глас Божий. Всё понятно в этой формуле. Соответственно, если она сохранялась в Византии, «глас народа – глас Божий», то основным субъектом власти выступает народ. Скорее, император здесь мыслился как выразитель этого гласа, как медиатор некоторый, поэтому, когда общественное мнение склонялось не в пользу данного конкретного императора – он, конечно, уже становился под удар, перспективы его были или могли быть достаточно плачевны, возникали заговоры и император часто погибал в результате того, что он, в общем, утратил доверие ромеев.

 

Марина Лобанова:

 

Есть такое представление о Византии, тоже современное представление, что она, к сожалению, как говорят современники наши и соотечественники, передала России неприятный вирус главенства государственного аппарата над ценностью человеческой личности. Так ли это, было ли это? Было ли это в Византии? Что вот государственный аппарат, то есть чиновничество – это что-то священное, а человек – это букашка, которого и в землю закатать не жалко. Было ли такое в Византии? И если мы у наших современников это встречаем, то обычно они к этому приписывают ещё и христианство, говорят: и христианство в этом виновато, потому что оно научило византийцев, что человек – это раб…

 

Константин Махлак:

 

… и что «на небесах – монархия, демократия – это в аду».

 

Марина Лобанова:

 

Каково было здесь отношение к ценности человеческой личности и каково место человеческой личности в государстве?

 

Константин Махлак:

 

Конечно, для достаточно архаического общества – позднеримского, византийского – ценность человеческой жизни не соответствует современному представлению о правах человека и так далее. Это всё понятно. Другое дело, что вот этого ужаса-кошмара, вот этого деспотизма, освящаемого религией, освящаемого христианством – тоже не было. Мы видим, что «Византийская республика», как её обозначает Калделлис, монархическая республика – она представляла из себя такое достаточно сложное устройство, это всё-таки была система  (как сейчас говорят тоже о политических системах) «сдержек и противовесов». Издержки были. И политическая риторика, которая вроде бы этих издержек не предполагает, она всё-таки ограничивалась конкретной политической практикой, где сдержки были и противовесы были. И вот, скажем, мы, русская традиция… в Московский период мы стали жертвой вот этой нашей пресловутой «литературоцентричности». Мы сконцентрировали своё внимание на этой вот политической риторике, где, действительно, император обожествлялся, практически был земным богом. Если, действительно, понимать всё буквально.

 

Марина Лобанова:

 

А в реальной жизни Византии была вот эта лёгкая замена императора на троне…

 

Константин Махлак:

 

И мы попали впросак. Мы оказались из таких учеников, простецов, которые полностью доверились этому слову византийцев, которые вроде бы «наши учителя», нас «правильному учат»…

 

Марина Лобанова:

 

Была ли личность рядового византийца задавлена, бесправна, и вот эта громада государства, как представляется нам сегодня, полностью затмевала всё её небо…

 

Константин Махлак:

 

«Чудовище, самое холодное из всех холодных чудовищ» – государство, как Ницше написал: «Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ».

 

Марина Лобанова:

 

А как византийцы относились к государству? Как понимали «место государства в моей жизни»?

 

Константин Махлак:

 

Я думаю, что они исходили из этого ещё идущего из Рима представления, что государство – это  «S. P. Q. R.», Senatus Populusque Romanus, «сенат и народ Рима», вот официальное именование Рима. То есть это народ римский. Мы, римляне. Вот и всё. И это перешло и в Византию: мы народ Рима и, в конце концов, мы решаем.

 

Марина Лобанова:

 

А место Церкви вот в этой системе?

 

Константин Махлак:

 

А место Церкви было достаточно интересно. Калделлис говорит о том, что да, Церковь существовала, но она в какой-то степени приняла форму и правила игры вот этих собственно римских республиканских институтов. И это, кстати, мы встречаем даже помимо всякого Калделлиса. Ну, например, избрание священников, избрание епископов… Например, уже очень поздний автор Симеон Солунский – как он там описывает избрание епископов! Но это же совершенно недостижимая не то что для какой-то нашей церковной реальности процедура, но она и в общем в нашей политической жизни нигде не встречается. Это выборы в несколько туров, с самоотводами… Да, там выбирают епископы, конечно, и за ними последнее слово, но это такая очень процедурная, очень институциональная и совершенно не персонализированная процедура.

 

Марина Лобанова:

 

То есть получается, если любая власть – это дело народа, то и церковная тоже.

 

Константин Махлак:

 

Да, конечно. Это дело народа.

 

Марина Лобанова:

 

А «дело Церкви» и «дело народа» это практически синонимы.

 

Константин Махлак:

 

Да, сообщество римлян – это сообщество христиан, Церковь. Потому что в христианский период «римлянин» – это был синоним христианина. В этом отношении большой разницы между вот этой политической сферой жизни и церковной для ромеев вообще не существовало. Скажем, епископ был общественным деятелем, даже носил некоторые знаки сенатского сословия. Вот, например, эти, как их обозначают сейчас, «источники» на мантиях – это сенаторские пурпурные полосы, которые носили на тогах. То есть вот мы здесь видим продолжение или соответствие, такое конвертирование политического в церковное и церковного в политическое. Это было единое пространство.

 

См. также: