Петроград явился первым шагом к Ленинграду

«Возвращение в Петербург»

Эфир 24 июня 2019 г., 13:30

Андрей Борисович Рыжков

Алексей Юрьевич Алексеев

«Революционные переименования»

Часть 1

АУДИО + ТЕКСТ

 

 

Кандидат исторических наук, член Топонимической комиссии Санкт-Петербурга Алексей Юрьевич Алексеев рассказывает об особенностях волевых изменений топонимического ландшафта в эпоху великих потрясений 1910-20-х годов.

 

Известно, что большевики с железной целеустремленностью ставили топонимику на службу текущим идеологическим потребностям новой власти. Это выражалось в одновременном решении двух задач: искоренении старинных названий, которые не соответствовали политической повестке, напоминая о религии, имперской истории, нежелательных персонах и других «врагах советской власти» – и в насаждении и пропаганде средствами топонимики актуальных политических ценностей, прославлению «правильных» политических и культурных деятелей. Однако нужно заметить, что такой подход к топонимике не являлся изобретением коммунистической партии, хотя именно большевики довели его до совершенства, сравнимого со стандартами Оруэлла. Примеры «политического» отношения к топонимии появились в России еще до Октябрьского переворота.

 

Вначале это выражалось в достаточно безобидном (в сравнении с советскими масштабами) увлечении топонимическими увековечиваниями, нехарактерном еще для XIX века. А вот в 1913 году, к юбилею царствующего дома Романовых, поднялась вполне «народная» (то есть не инспирированная сверху) волна инициатив по присвоению названий в честь царской династии. В наших передачах мы уже упоминали один из петербургских примеров такого рода: ходатайство о переименовании поселка Новые Места у станции Лигово в Романовский. Многие подобные названия, впрочем, присваивались тогда новым, безымянным объектам или учреждениям, то есть собственно переименования в этой волне занимали не такое уж большое место. Но вот, например, петербургский историк, архивист Андрей Румянцев нашел в материалах городской управы за 1913 год ходатайство о переименовании Лиговской улицы (нынешнего проспекта) в Романовский проспект. Надо отдать должное тогдашним властям – они в целом проявляли чувство топонимической меры и такта, не давая ходу большинству подобных предложений.

 

Но грянула Мировая война – Великая война, как ее называли в дореволюционной России. И тут уже власти сами попали в плен топонимического ура-патриотизма, переменив многие исторические названия, звучавшие на немецкий лад. Самым печальным примером в этом ряду, конечно, явилось переименование Санкт-Петербурга в Петроград, критиковавшееся многими видными представителями русской культуры. А от пророческих строк Зинаиды Гиппиус просто мороз идет по коже:

 

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук?

 

Не мы, не мы… Растерянная челядь,

Что, властвуя, сама боится нас!

Все мечутся, да чьи-то ризы делят,

И все дрожат за свой последний час.

 

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора…

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра.

 

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

 

Но близок день – и возгремят перуны..

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!

Восстанет он, все тот же бледный, юный,

Все тот же – в ризе девственных ночей,

 

Во влажном визге ветренных раздолий

И в белоперистости вешних пург, –

Созданье революционной воли –

Прекрасно-страшный Петербург!

 

 

В этих строках поэт предчувствует грядущую революцию, пошедшую, впрочем, совсем не по тому сценарию, который виделся русской демократической интеллигенции. Но поспешная смена исторического имени столицы стала символом и предвестием также и другой революции – топонимической… «Петроград явился первым шагом к Ленинграду» (А.А. Керсновский, историк Русской армии). А покамест от «немецких» названий избавлялись то там, то тут: Буксгевденская колония стала просто Лиговкой, а Дудергофская волость была переименована в… Дударьгорскую.  В Ямбургском уезде Франкфуртская колония была переименована в Заречье, а местечко Магербург в устье Наровы – в Низино. Были попытки «покушения» и на столичные пригороды, но тут уже император не дал в обиду Петергоф и Ораниенбаум.

 

А потом грянул Февраль 1917, и в топонимике на смену патриотической эйфории (практически по предсказанию Гиппиус) пришла антимонархическая. И если бы не полная неразбериха, имевшая место в системе городского управления с февраля по октябрь 1917, многие исторические названия, уничтоженные большевиками позднее, были бы утрачены уже тогда. Николаевская улица, например, должна была стать улицей 27 Февраля, чего на практике так и не случилось, и ее переименовали в 1918 году в улицу Марата именно как Николаевскую. Это не было осознанным мораторием на изменение названий улиц, который, например, фактически имел место в 1915-16 годах, когда Городская Дума просто отказывалась утверждать «патриотические переименования». В межреволюционные месяцы 1917 года топонимически-политическим изменениям мешало только фактическое двоевластие в управлении городом.

 

Что же касается названий окрестных населенных пунктов, то, видимо, именно в этот период упоминавшийся поселок Романовский у станции Лигово превратился в поселок Лигово, и как раз тогда (по свидетельству Андрея Румянцева) распланированный еще до революции поселок Романово на территории современного района Купчино был переименован в Рылеево. Этот пример «добольшевистской» топонимической политики содержит в себе иллюстрацию многих методов, расцветших после 1917 года: возникновение первоначального названия как топонимический «юбилейный» шаблон, переименование по причине внезапной «неполиткорректности» и принцип для выбора нового названия в противоположность старому (очевидно, что имя Рылеева, не имевшего никакого отношения к этой местности, появилось в названии только из-за его борьбы с самодержавием). Более удачный пример «топонимической коррекции» 1917 года (но уже в масштабах России) представляет собой переименование в Мурманск основанного только в 1915 году города Романов-на-Мурмане.

 

Надо сказать, что до коммунистической практики прижизненного топонимического увековечивания «февральские» революционеры не дошли или не успели дойти. Хотя, по свидетельствам историков, отношение восторженных почитателей к тому же Керенскому мало чем отличалось от классических признаков «культа личности» (вот опубликованные в тогдашней прессе посвященные ему стихи Доната Кватца, обнаруженные петербургским исследователем Е.Б. Белодубровским):

 

Могучий, певучий, как песнь океана,

Бесстрашный, разящий, как гнев урагана,

Любимый и нежный, как утро свободы,

Ты – светлый, бессмертный избранник народа!

 

Но в топонимике это все же не нашло отражения, а тем временем наступила новая топонимическая эра. Большевики переименовывали много и часто, группами названий и по отдельности. Но самый начальный период их топонимической деятельности изучен пока не полностью. Долгое время считалось, что первые уличные переименования в советском Петрограде произошли к первой годовщине Октября, осенью 1918 года. Однако А.Ю. Алексееву удалось найти газету с заметкой о решении Петросовета, посвященном 100-летнему юбилею Карла Маркса, в котором говорится о переименовании Большого Сампсониевского проспекта и Выборгского шоссе в честь Карла Маркса и Фридриха Энгельса (название в честь Энгельса в итоге закрепилось в более короткой форме). А поскольку этот юбилей отмечался 5 мая 1918 года, получается, что Большой Сампсониевский проспект (возвращенный в 1991 году) был первой «уличной» жертвой советской переименовательной деятельности в Петрограде.

 

Также оказалось, что уже по горячим следам убийства Урицкого (30 августа 1918) председатель Петросовета Григорий Зиновьев 6 сентября предложил переименовать в его честь Дворцовую площадь (на которой и погиб Урицкий) и… Таврический дворец. Это решение было незамедлительно утверждено Петросоветом, хотя и было опубликовано уже вместе с большим списком «ноябрьских» переименований 1918. Также осенью 1918 года о переименованиях своих населенных пунктов в честь Урицкого заявили местные Советы в Лигове и Царском Селе. Но если Лигово оставалось Урицком до вхождения в 1963 году в черту Ленинграда, то сложная форма названия «Детское Село имени Урицкого» так и не прижилась. «Именная» приставка вскоре отпала и от Таврического дворца, ну а Дворцовая площадь вернулась на карту в январе 1944 года… Что же касается основной массы петроградских переименований ноября 1918, то это всецело «заслуга» упомянутого нами Зиновьева, который в конце октября 1918 предложил переименовать «ко дню годовщины не менее 50 улиц в роде Офицерской, Дворянской и т.п.» Решение нужно было принимать срочно, чтобы у М.И. Калинина, который тогда был кем-то вроде председателя горисполкома и отвечал за городское хозяйство Петрограда, было время «приготовить дощечки».

 

 

Говоря об Урицком, нельзя не вспомнить и Володарского, поскольку эта пара первых «мучеников» советской квази-религии на практике и положила начало коммунистическому топонимическому пантеону. Проспект Володарского вместо Литейного (возвращенного в 1944 году) появился в том самом ноябрьском списке 1918, примерно тогда же губернский совет переименовывает всю «Сергиевскую волость» в поселок Володарский. Станция Сергиева Пустынь была переименована в Володарскую не позднее 1919 года. Сейчас территория бывшего поселка, вошедшего в 1963 году в черту Ленинграда, закреплена в качестве исторического района Петербурга под названием Сергиево, как и назывался до 1918 года пристанционный поселок. Такое же название – Сергиево – возвращено в 2010 году железнодорожной платформе, носившей его с открытия в 1857 году до 1904. Удостоился Володарский и «личного» административного района в самом Петрограде, в 1920 году в его честь был переименован Невский район, на территории которого он был убит. Это переименование продержалось до 1949 года… С местом гибели Володарского связано и название построенного в 1936 году Володарского моста.

 

Надо сказать, что в названиях районов Петрограда-Ленинграда, сменивших дореволюционные части, имя Володарского долгое время было единственным примером мемориального увековечивания, и только в 1934 году Нарвский район был переименован в Кировский. Да еще при разделении Центрально-Городского района в 1930 году появился абстрактно-идеологический Октябрьский. Остальные же назывались по старинке – Василеостровский, Петроградский, Выборгский, Московский… Зато с 1936 года это досадное упущение в области наглядной топонимической агитации было исправлено. В названиях разукрупненных районов появляются Ленинский, Дзержинский, Куйбышевский, Фрунзенский, Свердловский, Красногвардейский. Упомянутое возвращение Невского района в 1949 году сразу было «компенсировано» переименованием Приморского района в Ждановский. На какое-то время ради Калининского в 1946 пожертвовали и Красногвардейским (потом, в 1973 году, он снова появился на карте). А Выборгский район 10 лет, с 1952 по 1962 год, носил название Сталинский.

 

В названиях же районов и волостей губернского масштаба увековечивания пошли практически сразу, причем многие – при жизни.

 

Была под Петроградом Луначарская волость, Ленинская волость, а Гатчина с 1923 года стала называться Троцк. Интересным было обоснование этого переименования – «название Гатчина связано с деспотом Павлом Первым», при этом «само название Гатчина ничего исторического в себе не заключает» и тут же в скобках – «Гатчина в переводе с финского языка – красивая».  Как говорится, одно лучше другого, особенно странное заключение относительно «перевода с финского». Не были забыты и заслуги тов. Троцкого по организации Красной гвардии, проявившей себя в том числе и в боях под Гатчиной. А в 1929 году, когда Троцкий выпал из обоймы, город быстренько переименовали в Красногвардейск, каковым он и пребывал до 1944 года… Выдающуюся мудрость при этом проявили железнодорожники, которые, как и во многих других случаях, вообще не стали переименовывать гатчинские станции и вокзалы.

 

Запутанная и в чем-то похожая история связана с районом Белоострова. Это старинное название поселка и станции является калькой с финского Valkeasaari и сразу попало под идеологический прицел из-за своего политически неправильного «цвета». Точно таким образом псковские Струги Белые превратились в Струги Красные! Губернские власти нацелились было на железнодорожную станцию, которая находилась на «русской» стороне границы с Финляндией, но их решение о переименовании станции в Красноостров было полностью проигнорировано железнодорожниками. История тянулась до 1924 года, когда уже на республиканском уровне было решено оставить название станции в покое, поскольку оно упоминалось в пограничных соглашениях с Финляндией.

 

(продолжение следует)