«…Он добился того, что наш город сохранился как Петербург-Ленинград в войну и послевоенные годы фактически нетронутым». О Н.В. Баранове, главном архитекторе Ленинграда в 1938-1950 гг. рассказывает игумен Александр (Федоров).

М.Михайлова: Здравствуйте, дорогие радиослушатели! В эфире радио «Град Петров», программа «Культурная реакция» и ее ведущая Марина Михайлова. И сегодня у нас в гостях игумен Александр (Федоров), настоятель Петропавловского собора и церкви св.Екатерины в Академии художеств. Здравствуйте, отец Александр! Игумен Александр (Федоров): Добрый вечер! М.Михайлова: Сегодня наш разговор будет посвящен выставке, которая открывается в Союзе архитекторов и которая посвящена жизни и творчеству Николая Варфоломеевича Баранова, который был главным архитектором Ленинграда с 1938 по 1950 год, и это Ваш дедушка, отец Александр? Игумен Александр (Федоров): Да. М.Михайлова: Давайте мы поговорим прежде всего об этом человеке, и я надеюсь, что кто-то из наших слушателей, может быть, захочет продолжить это знакомство и придет на выставку. Игумен Александр (Федоров): Спасибо, я очень рад такой возможности, не только потому, что меня с Николаем Варфоломеевичем Барановым связывают родственные отношения, но и с профессиональной точки зрения, потому что все-таки мое первое образование архитектурное, но и то, как оно преломляется теперь, в жизни церковной, в жизни духовной – все это в совокупности взывает к тому, что есть некая несправедливость, которую нужно преодолеть. И эта несправедливость заключается в том, что некоторые имена из прошлого, может быть, сегодня должны были бы звучать отчетливее, потому что они достаточно актуальны сегодня и, может быть, даже слишком актуальны, и именно поэтому они и не звучат. И вот к таким именам относится и имя Николая Варфоломеевича Баранова. Можно о нем очень много, очень подробно говорить, а в то же время, если начать с конца и спросить, а чем же он полезен сегодня, то я бы сказал следующее: представим себе – война, а потом годы восстановления города. Наверное, несложно догадаться, что это время было гораздо тяжелее, чем то, что мы переживаем сегодня. И вот нам сегодня очень трудно разобраться со многими проблемами нашего города – при том, что, казалось бы, у нас нет коммунистического режима, который был тогда; нет войны, которая только что закончилась или еще идет; и тем не менее нам сейчас очень трудно разобраться со многими вопросами. А тогда не только город был сохранен во время войны и защищен, но и все было отреставрировано прекрасно, реконструкция города проходила замечательно, и город обрел новую жизнь. Он обрел новые генеральные планы, сначала один, потом следующий и так далее, и в течение пятидесяти лет развивался по тем идеям, по тем схемам, которые была заданы еще во время войны и сразу после войны. И когда Николай Варфоломеевич, мой дед, уезжал в ссылку в 1950 году, он оставил город практически в идеальном состоянии. Мне кажется, что это такое ответственное, серьезное отношение к делу, которому можно было бы поучиться сегодня всем нам. У нас сегодня – я не обвиняю профессионалов, ни в коем случае – потому что у нас сегодня есть архитекторы, и есть замечательные архитекторы, но они не имеют той возможности действовать, которая должна была бы у них быть. У нас сейчас главный архитектор является заместителем председателя Комитета по градостроительству и архитектуре; он не имеет тех рычагов власти, которые могли бы дать ему возможность решать очень многие вопросы. А тогда они решались. Но это одна сторона. А вторая сторона связана не только с его работой здесь, в Ленинграде, в блокадном и послевоенном Ленинграде, но и связана с его второй половиной жизни, которая прошла в Москве. Он работал в Академии архитектуры, а потом в Госстрое и фактически являлся куратором всех градостроительных работ по стране. И, конечно же, тогда во многом его опыт был полезен для формирования того научного подхода к градостроительству, которым славилась наша страна до недавнего времени. И возвращение градостроительного искусства – а это действительно искусство, великое искусство, и всегда даже иностранные архитекторы снимают шляпу перед этим понятием – градостроитель, и если бы оно вернулось к жизни, это было бы замечательно. Сегодня у нас, к сожалению, непросвещенное время, когда архитекторы, не только градостроители, а даже просто архитекторы не нужны, а нужны только дизайнеры и нужны строители, а архитекторы – даже непонятно, зачем они существуют. И вот в такое непросвещенное время, конечно, очень тяжело. И тот опыт очень полезен сегодня, поэтому, конечно, нужно вспомнить, что было, для того, чтобы вдохновиться, и, может быть, кто-то из профессионалов, из чиновников, которые отвечают за ситуацию в городе, могли бы, задумавшись о чем-то, что-то конструктивное и решить сегодня и завтра. Может быть. Поэтому, мне кажется, что имеет смысл вспоминать, и вспоминать достаточно подробно о том, что было. М.Михайлова: Я бы еще одну вещь сказала: мне кажется, что сам тип личности, который представляет Ваш дед, – человек, который является профессионалом, который понимает свою профессиональную деятельность как служение, служение городу, народу, – этот тип почти утрачен, потому что сейчас, точно так же, как не нужны архитекторы, а нужны только дизайнеры и строители, как Вы говорите, не нужны и подвижники, а нужны эффективные менеджеры. И сейчас это выражение то тут, то там всплывает, даже в церковной среде, к сожалению. «Менеджер нового поколения», «эффективный менеджер». Но, мне кажется, тем самым мы утрачиваем какие-то фундаментальные ценности, и ценность профессиональной реализации, и достоинство человека, который живет ведь не только ради того, чтобы как-то устроить свою личную жизнь, а еще и для того, чтобы оставить некий след в общей жизни нашей. И вот Николай Варфоломеевич был именно таким человеком. Игумен Александр (Федоров): Да, менеджер должен быть немножко дипломатом, а то, о чем Вы говорите, это скорее подвижничество. Так вот Николай Варфоломеевич был в своей сфере подвижником, и для этого нужно было быть не только творческим человеком, а нужно было еще те творческие идеи, которые у него были или были у его коллег, в силу того, что он был главным архитектором, нужно было помочь и другим реализовать свои идеи, ведь нужно было все это осуществить. И вот существует сегодня, может быть, как наследие еще прежнего времени, представление о том, что он был очень жестким человеком и что его редко видели мягким и добрым. Это на самом деле не так, потому что он в нормальной домашней обстановке был добрейшим человеком, но в ситуациях профессиональных ему приходилось быть жестким, потому что иначе просто было невозможно. И он добился того, что наш город сохранился как Петербург-Ленинград фактически нетронутым. Конечно, в нем происходили изменения, это естественно, но мы его узнаем как Ленинград, как Петербург – это единый организм, который существует с дореволюционных времен и до недавнего времени. А вот сегодня этот организм очень болен. А все предыдущее время, даже в блокаду, он при всех ранениях тут же восстанавливался. И это был совершенно удивительный момент. И именно в этот критический период, в блокаду, было намечено дальнейшее развитие города, по которому он потом и пошел развиваться. И нужно было преодолевать очень многое. Нужно было и от властей чего-то добиваться и убеждать их – и они почему-то верили, они почему-то убеждались. И приходилось многое отстаивать, и в конце концов это получалось. Это удивительный факт, но это действительно факт. М.Михайлова: Вот это очень интересно, потому что был такой лозунг во времена нашего раннего детства – «сделаем Москву образцовым социалистическим городом». И действительно Москву сделали образцовым социалистическим городом. А вот Петербург-Ленинград как-то уцелел и сохранился. Как Вы думаете, мы будем слишком наивны, если припишем Коммунистической партии и правительству большое понимание ценности памятников, желание их сохранять и так далее? Москва не сохранилась. Ленинград сохранился. Как Вы думаете, почему это так? Это результат какой-то осознанной политики властей, или это результат той самой работы по убеждению и просвещению, которую проводил главный архитектор? Почему это так произошло по-разному в Москве и в Петербурге? Игумен Александр (Федоров): Если говорить о какой-то объективной реальности – то, что Ленинград не был столицей, это его в какой-то степени спасло. А если говорить уже о субъективном факторе, то, что действительно очень много творческих и талантливых людей здесь трудилось, и были люди, которые занимались охраной памятников; были люди, которые занимались проектированием; были люди, которые руководили этим процессом – и все в сумме получилось достаточно достойно. Но давайте действительно вспомним какие-то вехи, какие-то этапы, связанные с жизнью и творчеством Николая Варфоломеевича Баранова, и на этой основе увидим и эпоху, и даже эпохи, потому что на самом деле он ведь, конечно же, был не один, просто он что-то олицетворяет и что-то через него проходило очень важное. Он приехал в Ленинград из Белоруссии, он родился в Белоруссии, а потом через Великие Луки приехал в Ленинград и здесь окончил сначала Инженерно-строительный институт, потом Академию художеств, и очень скоро – в 1934 году он окончил Академию, а в 1938-м ему предложили пост главного архитектора. У него не было каких-то связей, просто тогда была какая-то благая тенденция в тот момент – ставить молодых людей на ключевые посты. Была такая идея, что надо молодых выдвигать. И он попал в эту струю и оказался на этой должности. И это трудно было тогда предугадать, что то время, в которое он был главным архитектором, будет самым тяжелым временем для жизни города – война и послевоенное время. К тому моменту, когда он был назначен на пост, надо себе представить, что практически уже все храмы или почти все храмы в городе, которые можно было взорвать, уже были взорваны; можно сказать еще о церкви на Сенной, она была только в 1960-е годы уничтожена. Кстати, к слову, реконструкция Сенной площади, которую проводил Николай Варфоломеевич, была с сохранением церкви, и это была прекрасная реконструкция. Но вот там, где уже были утрачены эти доминанты, он пытался как-то это компенсировать созданием каких-то других светских элементов, которые хоть как-то могли благоукрасить город в тот момент. Но все-таки главное, с чего он начал: он начал с работы над генеральным планом вместе с тогдашним главным архитектором Ильиным, его наставником, а потом, сменив на посту своего учителя и наставника, он продолжил эту работу. Сначала генеральный план по тем идеям, которые были перед войной, предполагал, что город будет развиваться на юг, и у нас есть прекрасная память об этом – это южная часть Московского проспекта, здание Троцкого, которое должно было быть Домом Советов, и площадь рядом. Но туда город не стал развиваться, и изменения произошли во время войны. Изменения имели две причины: во-первых, стало очевидно, что город самый беззащитный именно с юга – во время войны это стало очевидно; а, во-вторых, есть интересные воспоминания моего деда: он рассказывал, что он летел над городом и увидел его реально, воочию сверху – и понял, до какой степени все-таки важна Нева как центральная артерия города, и это в общем-то было понятно раньше, но как-то стало чуть-чуть подзабыто, и нужно было это, с его точки зрения, оживить, реанимировать. А кроме того, у него уже в довоенное время сложились идеи, связанные с морским побережьем. И вот когда все это соединилось вместе, получилась очень красивая идея выхода центра города вдоль Невы к Финскому заливу. И это был, собственно, композиционный стержень тех генеральных планов, которые уже под его непосредственным руководством дальше развивались от середины военного времени, и потом в 1960-е годы это продолжалось и далее. И уже после его смерти еще продолжал город развиваться по его замыслам. Но это, естественно, только стержень; там очень много всего прочего. А что касается войны, которая застигла всех жителей города и в том числе главного архитектора, она заставила, естественно, переориентировать все творчество на оборону. Одной из интереснейших тем, которой он занялся, была маскировка города. Он придумал такую схему маскировки, что летчики, сверху глядя на Смольный, его совершенно не видели – это был как будто парк. Все было затянуто сеткой, на ней нарисованы кроны деревьев, который по сезону меняли свой цвет. И абсолютно ничего было непонятно сверху. Конечно, сейчас, может быть, это было бы уже несовременно, но тогда это была идеальная маскировка. А шпили и купола были где возможно зачехлены, где возможно закрашены, и здесь вспоминается имя ныне здравствующего Михаила Михайловича Боброва, почетного гражданина Петербурга, который как раз тогда был юным альпинистом, который выполнял эту работу на шпиле Петропавловской крепости, на Адмиралтействе. И он тоже очень теплыми словами вспоминает моего деда. У нас как-то был такой разговор. И кроме того, надо себе представить, что что-то разрушалось, и тут же нужно было это воссоздавать. Причем надо иметь в виду, что в городе не все было идеально к тому времени, и воссоздание надо было использовать не просто как механическое воспроизведение, а корректировку с учетом возрождения каких-то более старых, но утраченных форм в каких-то случаях. И это все проводилось. Например, мы сегодня смотрим на город, и нам кажется, что все так и было, и никто этого в советское время не делал, к этому не притрагивался. Это не так. Вот площадь Искусств или Кленовая аллея – они были другими. Кленовая аллея около Михайловского замка была застроена. И нужно было смекалку определенную проявить, и Николай Варфоломеевич договорился с Говоровым, который был командующим округом, чтобы пришли саперы и взорвали сараи, которые там стояли. Это была довольно рискованная операция, и потом ему в вину вменяли, что он во время войны делал такую вещь. М.Михайлова: Сараи – это что же такое было? Какие-то жители устраивали себе сараи? Игумен Александр (Федоров): Нет, это были какие-то складские помещения, какие-то самые несуразные постройки, которые захламляли эту продолжающуюся часть Кленовой аллеи, которая сейчас так прекрасно выглядит с перспективой на Михайловский замок. Так вот, все это было разобрано, и там была произведена реконструкция. Но дом, который выходит дальше к площади, он остался, он слишком был серьезной постройкой, чтобы его разбирать. Но все остальное было сделано. Это маленький только пример, но пример того, как можно было сделать что-то, чтобы вернуться к прошлым идеям, воспользовавшись трудной ситуацией, военной ситуацией. М.Михайлова: А Обуховская площадь? Игумен Александр (Федоров): Да, Обуховская площадь тоже была недоделанная, и она была доделана. И Сенная площадь тоже. И площадь Искусств, и Кленовая аллея – это все реконструкции, конечно, это не замысел заново, но это реконструкция, которая привела к тому, что сейчас мы видим, – кроме Сенной, потому что потом она была испорчена. Мы смотрим на любые из этих площадей, и нам кажется, что это дореволюционная архитектура, и все так и было. Но оно было подкорректировано так, что действительно замыслы старые, дореволюционные были здесь осуществлены в полной мере. М.Михайлова: Давайте мы вернемся к этой теме равновесия, потому что воля главного архитектора, в конечном счете, позволяет выстроить аргументацию либо в сторону каких-то безудержных инноваций, либо в сторону разумного сохранения городского стиля, но в то же время и развития. Игумен Александр (Федоров): В городе в это время появилось достаточно много домов разного качества, разного уровня, но они все были масштабными; даже новые дома для того времени, сталинский постройки, они заполняли какие-то лакуны и в целом они дополняли те ансамбли, которые уже были, и сейчас мы смотрим на город как на целостную композицию. А таким город стал примерно к 1950-м годам, то есть все, что можно было доделать, дочистить, было доделано и дочищено – за некоторыми небольшими и досадными исключениями, о чем тоже надо сказать. Кроме этих старых ансамблей были продуманы и новые. Одним из самых проработанных ансамблей был ансамбль площади у Финляндского вокзала, но, к сожалению, не было возможности осуществить тот проект, который был утвержден в 1950 году, потому что Николай Варфоломеевич уехал в ссылку, а когда вернулся, то увидел, что вокзал делается уже совсем иначе, чем он задуман. И ему удалось потом только немножко откорректировать это, а то, что мы видим сегодня, – это уже компромисс. А первоначальный вокзал он задумал в той же стилистике, что и соседние здания, с большей высотой и большей массой самого вокзала, и это очень равновесная и очень классицистически решенная площадь, которая продолжалась к набережной, но, к сожалению, один из элементов этой набережной, школа, была разрушена буквально два года назад, поэтому мы сейчас этот ансамбль в целостности уже не видим – не только из-за состояния самой площади, и из-за недоделанности все-таки вокзала, но и еще и из-за разрушенного здания. Это очень печальный факт. Кроме этого делался стадион Ленина, нынешний Петровский. Он тоже должен был быть с башней и с аркадой. Башни и аркады нет, есть только основа. Почему башня и аркада? Дело в том, что был очень красивый замысел вывести центр к морю. И одним из элементов этого вывода центра к морю была парковая зона. Вторым элементом были доминанты, которые были вехами на этом пути, не говоря уже о всей остальной городской ткани. И каждый элемент должен был перехватывать эстафету у другого. Допустим, на левом берегу Невы Летний сад, Михайловский, Марсово поле – а с этой стороны Троицкая площадь, Александровский парк (или парк Ленина). Троицкая площадь сделана была Николаем Варфоломеевичем, потому что она была неорганизованна. А дальше эта линия должна была продолжиться после Мытнинской набережной – набережной, которая продолжилась к стадиону. Вот сейчас там пытаются сделать так называемую «Набережную Европы», потому что она уже в более позднее время была застроена. И стадион тоже должен был быть определенной вехой на этом пути, и дальше к островам эта зеленая зона должна была продолжиться. К сожалению, эта идея не была закончена, если бы она была осуществлена, это было бы очень красиво и полезно для города. М.Михайлова: Да, это замечательное движение мысли. У нас есть звонок. Добрый вечер, слушаем Вас внимательно. Слушательница: Добрый вечер, я хочу спросить: правда ли, что на Сенной площади будет восстановлен храм, который разрушили? Я была в это время студенткой, когда его разрушали, и это было на глазах, и это было очень горько, потому что был очень красивый храм. Игумен Александр (Федоров): Спасибо, это очень хороший вопрос. Дело в том, что действительно в той реконструкции Сенной площади, которая была начата до войны и продолжена после, там храм занимал свое достойное место и до начала 1960-х годов так все и оставалось. И со своей стороны Николай Варфоломеевич всегда ратовал за сохранение этого храма и все возможное делал. Более того, то, что он все-таки был снесен, было результатом такой нечистоплотности одного местного чиновника, который телеграмму о неснесении храма, о запрете сноса храма положил буквально под стол, и полдня хватило, чтобы начать процедуру взрыва. И только на следующий день он эту телеграмму зарегистрировал. А ведь можно было все остановить… Что касается нынешней ситуации, той, которая в последние годы развивалась. Мы со стороны епархии пытались добиться того, чтобы пятно застройки, которое было когда-то церковным, не застраивалось. Чтобы была возможность в будущем осуществить проект воссоздания храма – то, что на него маленьким уголочком находит павильон метро, это непринципиально, потому что вся техническая начинка метро не касается этого места. И при реконструкции павильона, которая все равно должна происходить, этот уголочек спокойно можно убрать, и сделать павильон другим – так, что, например, при выезде с эскалатора люди бы за стеклом видели храм. Это было бы очень красиво. Проект такой сделал архитектор Дмитрий Александрович Бутырин. Проект этот давно уже существует, и была идея сначала воссоздать нижнюю часть колокольни, которая могла бы быть часовней, а потом уже воссоздать все остальное. К трехсотлетию города это не получилось сделать, потому что надо было переносить сети, и это делать не захотелось тем, кто этим занимался. Сейчас опять будет там продолжаться застройка, и очень важно, чтобы это пятно осталось нетронутым для будущего осуществления проекта – мы очень на это надеемся, мы уже имели беседу и с главным архитектором на эту тему, и неоднократно на эту тему шли разговоры. Хочется надеяться, что все-таки здесь правда восторжествует, и в будущем будет возможность осуществить тот проект, который уже реально есть. М.Михайлова: Вот еще о чем я хочу спросить. Вы говорите, что дед защищал, сколько мог, церковь на Сенной площади. А был ли он верующим человеком? Игумен Александр (Федоров): Сейчас это сказать трудно, потому что все-таки была советская власть… Он старался быть таким – советским – человеком по всем внешним параметрам. Но есть некоторые моменты, которые показывают, что в глубине души были какие-то другие мотивы, более мягкие. Я хочу вспомнить то, что он сам рассказывал, и то, что потом было записано в его мемуарах, которые вошли в книжку «Силуэты блокады». Это замечательная книжка, где он очень живо рассказывает о своем опыте блокадных лет. Речь идет о его встречах с митрополитом, будущим Патриархом Алексием Первым, тогда митрополитом Ленинградским. Эти встречи были обусловлены тем, что они оба должны были работать в комиссии, которая исследовала злодеяния фашистов на территории Советского Союза и, в частности, здесь в Северо-Западном регионе. И вот первую встречу он очень красочно описывает – сначала устно рассказывал, а потом это было и зафиксировано. Это удивительно живой опыт общения с владыкой митрополитом. На него, конечно, очень сильное впечатление произвела эта встреча. Но он еще молодой человек, ему тридцать с небольшим, а митрополиту шестьдесят с небольшим, он в два раза его старше. И в то же время это – владыка, митрополит, человек, казалось бы, из другого времени. И вот когда они начали говорить о каких-то вопросах, связанных с общей тематикой, в частности, с архитектурой, мой дедушка был совершенно поражен, что у них общие точки зрения на огромное количество вопросов. И он с таким живым интересом и большой радостью вспоминал об этом, что хочется думать, что это признак теплого и доброго отношения к Церкви, которое где-то внутри было, но внешне он должен был, к сожалению, носить эту личину советского чиновника, которая была у него и уже в послевоенные годы, и во второй половине его жизни, когда он жил в Москве. Но это, тем не менее, не мешало где-то в глубине души иметь такую мягкость и понимание, тем более, что сами церкви как таковые у него всегда вызывали самое позитивное чувство. Он прекрасно понимал, какую роль храм имеет в городе, какое значение он имеет. А ведь он занимался не только Ленинградом, не только Петербургом, но и малыми русскими городами – Ярославлем, Псковом и другими, и там он не мог не почувствовать тех вещей, которые отчасти, может быть, даже отразились и в его работе здесь, в Ленинграде, потому что вот это пространство города, которое пропитано водой, зеленью, с большими площадями – и на фоне вот этого достаточно открытого, широкого пространства очень значимые доминанты, прежде всего, церковные, и во вторую очередь оборонительные, которые создают такой скелет города, он все это чувствовал, понимал, понимал при реконструкции тех городов, которыми занимался. И отчасти, может быть, вот эта зеленая зона, о которой мы говорим в Петербурге, является следствием понимания русских традиций в нашем градостроительстве, а не только зарубежных. Нам часто говорят о том, что Петербург – это город зарубежный по происхождению, но это не так. Здесь трудились равно и зарубежные, и наши архитекторы, и в то же время это город, в котором очень много русских градостроительных традиций, которые, конечно, Николай Варфоломеевич тоже очень-очень чувствовал. М.Михайлова: Я бы хотела еще спросить – Вы упомянули книгу воспоминаний о блокаде. Расскажите, пожалуйста, какие-нибудь истории из этой книги. Ведь всякое свидетельство ценно. Игумен Александр (Федоров): Там много воспоминаний. Во-первых, то, что я сказал о встрече с митрополитом Алексием, это было во время войны. Он пришел к нему в Никольский собор, и это была встреча именно во время войны, это была вторая половина войны, и речь шла о комиссии, которая должна была начать работать. Они и после войны тоже встречались, но первая их встреча была именно во время войны. Кстати, есть какая-то параллель с тем, что рассказывал Михаил Михайлович Бобров, когда он рассказывал, как митрополит Алексий приезжал в Петропавловский собор, когда они там занимались вот этими маскировочными работами. И там был тоже определенный опыт такого общения, очень интересный, но это уже вышло бы за рамки нашей передачи, я сейчас не буду об этом рассказывать. В этой книге очень много таких живых мест, даже каких-то неожиданных. Например, в одном месте он рассказывает о своем первом боевом крещении, когда однажды за городом низко над ними пролетели немецкие самолеты, и они могли бы тогда вполне и не остаться в живых. И он рассказывает, как он это пережил. Другой момент, очень, может быть, важный. Николай Варфоломеевич был инициатором возрождения Мухинского училища, которое, собственно говоря, возродилось потому, что было необходимо при реставрации наших дворцов и зданий исторических иметь мастеров прикладного искусства в большом количестве, а в таком количестве их просто не было. И пока война еще не кончилась, как только появилась возможность возвращаться в город, было предложено молодым людям возвращаться в Ленинград и поступать в это училище. И у него было психологически очень трудная ситуация, потому что несколько из этих ребят, которые приехали и поступили, погибли при бомбежке. Не все, конечно, но была какая-то очень неприятная история, и он очень переживал, правильно ли он сделал, что это училище возродил так срочно, может быть, надо было подождать. И он размышлял на эту тему, и видно, насколько искренне он страдал, переживал за этих ребят. Но в конце концов он пришел к выводу, что это все равно надо было сделать, потому что война есть война, и это, конечно, печальная и жуткая история, но это дело нужно было начать, и оно началось, и прекрасно потом вылилось во всю ту реконструкцию, о которой мы говорим. Кстати, еще один момент: во время войны по инициативе Николая Варфоломеевича была издана прекрасная монография – представьте себе, в 43-м году, в блокадном Ленинграде – монография, которая называлась «Ленинград. Об истории города и его архитектуры». Там было несколько очень важных статей, написанных архитекторами-искусствоведами, и он был редактором этой книги и автором одной из статей. И это просто удивительно, как это можно было сделать в таких условиях. И это было вдохновляющим моментом для ленинградцев, что вышла такая книга. А потом было восстановление, в котором он очень активно сам участвовал, особенно в Павловске, где вместе с архитектором Олейниковым они занимались реставрацией Павловского дворца. И также он курировал все остальные работы, которые проходили в пригородах. Эти работы продолжались еще очень долго, но все-таки они имели результат такой, что мы теперь имеем возрожденными все эти дворцово-парковые комплексы. А начало было положено именно им, Николаем Варфоломеевичем Барановым. Но тут я хочу сказать еще одну важную вещь: вот эта идея выхода к морю по воде, она в каком-то смысле была новой идеей. Петр Первый заложил город приморский, а фактически сделал его «приречным», он не довел до конца свою первоначальную идею. И получилось, что только в двадцатом веке эту идею стали реализовывать в полном объеме. И вот те работы, которые во второй половине ХХ века проводились на Васильевском острове, фактически были призваны к тому, чтобы эту петровскую идею довести до конца. И, собственно, оставалось очень немного для того, чтобы довести до конца то, что было задумано в западной части Васильевского острова. Вся структура была практически создана, но нужно было ее еще немножко доработать, и мы бы имели прекрасное завершение, прекрасный морской фасад. Но, к сожалению, начались новые времена, все коммерциализировалось, и сейчас все разрушено. Очень многое из того, что было задумано и несколькими поколениями предшественников-профессионалов было сделано, сегодня, к сожалению, почти зачеркнуто, потому что намывается новый берег, строятся новые здания, еще не до конца понятно, какие. Там была разрешена высотность 100 метров, а это значит, что мы будем видеть зубья этих зданий из центра города и видеть их также, подплывая к городу. Кроме того, что сама структура этой части Васильевского острова тоже будет разрушена. И это очень печальный факт сегодняшнего дня. И вот для того, чтобы говорить о чем-то противоположном, нужно сказать о том опыте, который имел Николай Варфоломеевич во второй половине своей жизни. Он, собственно, работал сначала в Академии строительства и архитектуры, а потом преимущественно в Госстрое. И если это неофициально называть, фактически это был главный архитектор Советского Союза. Так должность не называлась, но де-факто это было так. И он курировал все градостроительство, самые главные работы по всей стране. И, конечно, в это же время параллельно разрабатывались и теоретические основы градостроительства, которые очень важны. И у Николая Варфоломеевича это отражено в очень важной его книге, которая называется «Главный архитектор города», где он передает опыт, свой собственный прежде всего, и опыт, который наработался не только при его работе главным архитектором, но и при его деятельности уже в Госстрое, при кураторстве других градостроительных работ по стране, в частности, в Ленинграде тоже. И вот здесь мы видим, какой должна быть личность архитектора и какие должны быть условия работы главного архитектора. М.Михайлова: И что же он говорил об этом? Игумен Александр (Федоров): Во-первых, конечно, это должна быть творческая личность, человек, который сам решает очень многие задачи. Он не просто согласует какие-то вещи, а он сам разрабатывает генеральный план, он сам разрабатывает какие-то узловые моменты в городе и распределяет, кто что делает внутри этого пространства. Он действительно в свое время так и сделал: талантливые архитекторы, каждый из них занимал свое место в городе и строил в каждом районе свои какие-то очень интересные вещи, и все это складывалось не просто в единую мозаику, а в единый ансамбль, каким и был, и сейчас еще пока остается наш город. Затем, конечно же, он говорил о том, насколько подробно нужно город изучать, это тоже очень важная страница. И насколько важно, чтобы слаженно работали все системы под руководством главного архитектора. Ведь сейчас это не так, сейчас все это разрознено, и очень многие функциональные составляющие города, которые нам кажутся такими утилитарными, второстепенными, они на самом деле тоже должны быть в руках Комитета по градостроительству и архитектуре, возглавляемого главным архитектором, так, как это должно быть, а не так, как сейчас у нас в городе, когда главный архитектор только заместитель председателя, к сожалению, а не руководитель. А если бы это было как надо, то он тогда был бы руководителем. И тогда и охрана памятников – это не отдельная структура, она внутри городской структуры, и она должна тоже подчиняться главному архитектору в этом случае. Здесь, правда, есть другое высказывание наших защитников памятников, справедливое высказывание, что хорошо было бы, чтобы как прокуратура, она была бы отдельной такой организацией. Может быть, но я думаю, что должно быть две структуры – одна должна быть городская, а вторая должна быть федеральная сквозная. Это не одно и то же. И вот то, что городское, оно должно быть в единой упряжке с главным архитектором. Затем транспорт. У нас прекрасные профессионалы-транспортники, о которых забыли. Сейчас они еще есть в Комитете по архитектуре, но их никто не слушает. У нас несколько ведомств, которые занимаются транспортом, поэтому у нас ничего не получается, и потом мы удивляемся, почему так тяжело. А все это нужно просто просчитать, продумать и сделать. Это иногда сложнее, иногда легче, но это все делается. А у нас это не делается, вернее, каждый делает что-то свое, и получается хаос. И так далее, то есть масса таких функциональных составляющих, которые должны быть в конце концов в единых руках. И тогда все работает, все получается. И тогда уже можно думать не об этом, а думать о красоте, думать об архитектуре, думать о том, чтобы композиционно город был целостным, чтобы в нем не возникали те вещи, которые вылезают по масштабу и мешают, потому что, конечно, Николай Варфоломеевич был за то, чтобы были какие-то доминанты в городе, но они должны были быть со-масштабными тому пространству, в котором они находятся. И об этом всегда говорилось, и когда возникали какие-то проекты выше всякого разумного, то он мог взять такой толстый цанговый карандаш, и провести линию, и сказать: все, не выше, чем вот эта линия. И приходилось подчиняться. И мне иногда приходится мечтать, что если бы он был сейчас жив и с теми полномочиями, которые он имел тогда, то, конечно, с нашим городом ничего бы страшного не произошло. Но это мечта, конечно. М.Михайлова: Знаете, я Вас слушаю и думаю все время о том, что все-таки советская эпоха этих годов – это была эпоха «большого стиля», может быть, последняя. Потому что некое величие и наполненность архитектуры какой-то мыслью и эстетическим вдохновением все-таки была значима. Я совершенно не симпатизирую советской власти, но это надо признать, что некоей ценностью признавался город, как такое говорящее пространство, несущее идею величия, красоты… А сейчас получается, что, собственно говоря, город поделен на такие маленькие участки – это как садоводство, только в садоводстве по шесть соток раздают, а у нас кто сколько мог отхватить, тот и строит. Игумен Александр (Федоров): Да, сейчас есть иногда какие-то талантливые идеи, но при мышлении от частного к общему ничего не получится. А что касается стиля, это вообще большая проблема, потому что нынешние стили можно назвать как угодно, но это такая очень плохая эклектика в конце концов. А что касается классицистического мировосприятия, конечно, к нему можно по-разному относиться, но в нем ведь есть не только ордерные детали, а есть что-то более значимое. Это сомасштабность человеку, определенный ритм, который связывает город и человека, а не только отдельные здания. И вот это было в классическом дореволюционном Петербурге, в Золотой век – в начале XIX века, во второй половине это было немножко иначе решаемо. Но в советское время была попытка уже после конструктивизма, когда перешли к сталинскому стилю, была попытка в какой-то степени это возродить. Но интересно, что даже тогда, когда требовалось убрать все излишества – если говорить о Николае Варфоломеевиче как о творческом человеке, он, конечно, внутри оставался классицистом, и даже решение, скажем, морского фасада и структуры Васильевского острова, конечно, он не один это делал, он курировал эту работу, это огромный коллектив архитекторов, но интересно, что в результате получилось, что вся закономерность этой планировки и этого объемно-пространственного решения в общем-то основана на классических принципах старого Петербурга. Сейчас этого уже нет, но это было до недавнего времени. М.Михайлова: Спасибо. У нас есть звонок. Говорите, пожалуйста, добрый вечер! Слушательница: Здравствуйте. Знаете, есть такое выражение, что архитектура – это застывшая музыка. И я помню Петербург, в то время Ленинград 1950-х годов. Это действительно была какая-то музыка, которая не была застывшей – она была и в нас тоже. Мы так любили свой город, чувствовали это созидание и чувствовали какой-то единый стиль. Чего сейчас мы не видим ни в своих детях, ни в своих внуках, к сожалению. Как это возродить? Игумен Александр (Федоров): Спасибо большое. Это очень хорошая мысль и свидетельство, я бы даже сказал, это больше, чем вопрос. И мне тоже иногда с горечью приходится видеть в студентах, даже студентах-архитекторах неполное понимание того, что сегодня происходит. Может быть, потому, что они не видели многого из того, что видело поколение чуть старше их, а тем более еще более старшее поколение. Но во всяком случае есть о чем взгрустнуть, и в то же время есть какое-то количество людей, которые все-таки болеют за город, которые пытаются что-то сделать. Я недавно был на расширенном заседании президиума Центрального правления Всероссийского общества охраны памятников, и приятно, что за последние годы эта общественная организация приобрела вновь силу, и они стали заявлять не только о себе, но и о тех проблемах, которые есть в стране, и, в частности, в Петербурге. И эта встреча была почти полностью посвящена теме предполагаемого небоскреба в устье Охты. И, конечно, однозначно, единогласно все, кто там присутствовал, выразились отрицательно о возможности такого строительства. Это совершенно безусловно. И это достаточно большое количество народа, это профессионалы. Иногда кажется, что профессионалы не понимают – но им просто не всегда дают слово сказать, увы. Если бы была такая возможность у главного архитектора, у других архитекторов, и у Союза архитекторов, и у Общества охраны памятников, ведь и то, и другое считаются общественными организациями, то, конечно же, все было бы иначе. И тем не менее, вода камень точит. Может быть, все-таки вопреки абсурдности нынешней ситуации, которую мы видим, может быть, что-то будет меняться, потому что все-таки Господь поругаем не бывает, а города, которые мы имеем, исторические города – это своего рода образы Царства Божия, как это было замыслено не только в средние века, но и даже в более позднее время, в любом историческом городе христианской культуры. И в Петербурге точно так же. И вот это все остается вопреки всем внедрениям, всем вторжениям, которые происходят. Я бы даже сказал так: Москва как-то больше претерпевает, это такой город исторический и терпеливый; Петербург более хрупкий, но все-таки мы его будем защищать, и хочется верить, что все будет благополучно. М.Михайлова: Спасибо Вам, отец Александр. Я бы хотела, может быть, сказать одно слово. Мне кажется, что воспоминания о таких людях, каким был Николай Варфоломеевич Баранов, которому исполняется 100 лет… У Вас семейный праздник, но и у нашего города тоже, потому что он тоже охранял Ленинград. Так вот, эти воспоминания очень важны, потому что что мы можем противопоставить этой безумной стихии свободного рынка? Мы можем сказать, что были и есть люди, для которых служение, верность, подвижничество, классика остаются не пустыми словами, а в этом, действительно, смысл их жизни. Поэтому, дорогие слушатели, приходите на выставку в Союз архитекторов, посвященную жизни и творчеству главного архитектора Ленинграда в 1938-50 гг. Николая Варфоломеевича Баранова. Спасибо, отец Александр! Игумен Александр (Федоров): Большое спасибо, и мне хочется только сказать, что память о таких людях, и молитвенная, и деятельная – это то, что нам самим может очень и очень помочь. М.Михайлова: Спасибо.