Гость программы – один из старейших клириков Санкт-Петербургской епархии, настоятель Троицкого храма в Невском районе, известного в народе как Кулич и Пасха, протоиерей Виктор Голубев.

 

Программа протоиерея Александра Степанова

«Экклесия»

АУДИО + ТЕКСТ

 

Прот. А.Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона протоирей Александр Степанов. Сегодня у нас в гостях один из старейших клириков нашей Епархии, настоятель Троицкого храма в Невском районе, известного в народе как Кулич и Пасха, протоиерей Виктор Голубев. Здравствуйте, отец Виктор.

Прот.В.Голубев: Здравствуйте.

Прот. А.Степанов: Мы пригласили отца Виктора для того, чтобы он немного рассказал нам о себе, о своей жизни. Конечно же, жизнь священника, жизнь пастыря всегда теснейшим образом связана с жизнью Церкви. И для нас, живущих сейчас, в то время когда, Церковь получила свободу, получила массу возможностей развивать самые разнообразные стороны своей жизни, очень важно и ценно как-то приобщиться к тому опыту, во многом исповедническому, который прошло поколение старших священнослужителей. Нам интересно, конечно, отец Виктор, узнать о тех епископах, с которыми Вам пришлось служить, о священниках, Ваших собратьях по служению, которые служили в то время. Наверное, многие из них были рукоположены еще до революции, или в годы самых тяжелых и страшных гонений, прошли тюрьмы и лагеря. Первый вопрос, который я хотел бы Вам задать, это вопрос о Вашей семье. Где Вы сформировались как верующий человек? У Вас была верующая семья, может быть, у Вас были священнослужители в роду? Или Вы уже в более сознательном возрасте самостоятельно пришли к вере?

Прот.В.Голубев: В довоенные времена, наверное, таких семей, как наша, было много. Мой папа был атеист, участник гражданской войны, преданный коммунист. Мама была верующая. Она не работала, и мы в церковь ходили в будний день, потому что в воскресный день папа был дома. Икон у нас не было. Была у мамы спрятана иконка в шкафу. Но было Евангелие на русском и славянском языках. Больше ничего не было. Вот мама меня водила в церковь. Я тогда маленький был, не помню, куда она меня водила. Однажды были мы в церкви Иоанна Предтечи – угол Лиговки и Обводного. Я спрашивал отца Александра Медведского: «Скажите, когда ее закрыли?». Мне интересно, какое у меня детское воспоминание. Он говорит: «1934-й или 35-й год» Значит, мне было 4 или 5 лет, когда мы пришли в церковь. Это был будний день, народу было очень мало.

Прот. А.Степанов: Мама Вас причащала?

Прот.В.Голубев: Не помню. Наверное, причащала, не помню. Мы ходили в церковь, но не хотелось с папой ссориться. Папа другую линию вел. Мне не было никогда отказов. В кино я все фильмы довоенные видел, еще начиная с немых. В музеи меня водил, в театр. В тир мы ходили стрелять. В восемь лет он научил меня играть в шахматы, и плавать меня научил. Это другая сторона воспитания. Но вот наступила война, папу в армию не взяли по возрасту, но он ушел добровольцем. И в боях под Псковом, видимо, погиб. Он считается у нас без вести пропавшим. Пришел его знакомый, сказал, что они вместе отступали, и вот где папа бежал, там упал снаряд. Больше, говорит, он его не видел. В блокаду я жил в городе, в Ленинграде. В 1942 году меня тяжело ранило при обстреле города. Я полгода лежал в больнице им. Раухфуса. Тяжелое было ранение, и как я понимал, врачи думали, что я не выживу. У меня осколок в плече до сих пор. Я был, оказывается, контужен. Тогда я не знал, а теперь все это проявляется. У меня в ушах бывает звон. Мне сказали, что это контузия тех времен. У меня есть справка о том, что я был в больнице, тяжело ранен. И в этой справке написано: дистрофия такой-то степени, второй, по-моему. Голод был. Но в больнице кормили хорошо. В Ярославской области я был в интернате, мы жили в школе, но я носил крест. Как мама мне велела, я носил крест. Директор увидела и сняла с меня крест. Вот это побудило меня на будущее, и когда меня взяли в армию в 1951-м году, я крест так и не снимал, как меня ни таскали. Замполит, командир роты, командир части матом меня крыл: «Я не позволю…» В те времена в армии все было очень строго. Шесть месяцев мы обучались, устав принимали шесть месяцев, а потом пошли на стрельбище. Дали боевые патроны каждому. Сзади меня встали и командир роты и замполит. Я беру винтовку, заряжаю, и тут замполит не выдержал: «Голубев, а как же ты будешь стрелять, ты же верующий?» Я говорю: «Я ж не баптист, вы неправильно понимаете, я православный. Вы знаете, что Александр Невский защищал Отечество, и святой у нас». И вот с тех пор ко мне сразу же изменились отношения. Это был 1952-й год, тогда, знаете, про Америку говорили, что она вот-вот на нас нападет, атомная бомба и прочее. И сразу отношения изменились, хотя я крест так и не снимал никогда. Мне капитан говорит: «Сними ты его, ну что ты всех тут раздражаешь. Положи его к себе в бумажник». Я говорю: «Зачем я буду снимать и в бумажник класть? Мне нечего скрывать». А как-то пришел в баню, сразу все стало ясно. Увидели, что с крестом. Меня поэтому и направили не в обычную армию, а в стройбат. Стройбат – это место, куда всех заключенных после тюрьмы отправляли, они согласно Конституции были обязаны служить в армии. И у нас было более 50% тюремщиков. А вот они-то как раз почему-то относились к верующим нормально. И поэтому я три с половиной года прослужил нормально. В 1944-м году я вернулся. И вот когда я был в церкви, видели меня, что я часто хожу. А я прочитал книжку «Созерцание чувства христианской души», не помню, кто-то мне дал. Иоанн Кронштадтский пишет, что христианин может причащаться каждую седмицу. Я стал причащаться каждое воскресенье. Исповедовался и причащался. И меня заметили (это уже в Никольском соборе было, я туда ходил, рядом жил, у Технологического института). И говорят: «Что Вы так часто причащаетесь?» И я стал в разные храмы ходить, а так я причащался. Интересно, были исповеди разных священников, но особенно отличался такой отец Василий Раевский. Он так хорошо исповедовал, я мальчиком был, но запомнилось это на всю жизнь мою.

Прот. А.Степанов: Так вот как Вы начали самостоятельно ходить в храм. Вы говорили, что Вас мама водила?

Прот.В.Голубев: Это было, когда я из эвакуации вернулся. Тогда в город не попасть было, я записался обучаться в ремесленное училище. Я учился три года и окончил его. И сначала был на Васильевском, потом перешел на Московский проспект. И вот когда я шел на Васильевский, смотрю – церковь, Никольский собор. Я стал ходить в Никольский собор, тем более, что я жил недалеко, у Технологического. И меня там увидели, познакомили с одной старушкой. К ней ходило много народу, ее считали прозорливой. И хотя я каждый день ходил, я как-то не интересовался этим. Я просто ухаживал за больным человеком. В то время это было очень распространено. И она говорила одно, другое, к ней приходили за советами, чтобы она молилась. И про меня как-то спросили: «Ну а что с Виктором будет?» – «О, он будет долго жить. Лавру откроют. Иоанна Рыльского монастырь откроют. Ксению Блаженную причислят к лику святых, Иоанна Кронштадтского причислят к лику святых». Я не буду говорить, что она дальше говорила, это лично меня касается, и это еще не исполнилось. Но из того, что она говорила, можно было понять, что она действительно человек святой жизни. Она была из богатой семьи, жила в квартире, которая принадлежала им, но жила в комнате прислуги, напротив кухни. К ней приходили все с «черного» хода. Она жила на ул. Рубинштейна, дом 3. Вот как-то она мне сказала: «Витя, поезжай к Серафиму в Вырицу». Я говорю: «Где я его найду, я в Вырице никогда не был». – «Найдешь, найдешь». Я сел на поезд, паровик ходил 2 часа до Вырицы. Вышел, спросил. «А вот, мальчик, иди туда, песчаная дорога». Пришел, народу много. Я встал, жду. Вышла матушка: «Мальчик, проходи». Я думал, что так оно и полагается – детей без очереди.

Прот. А.Степанов: А сколько Вам тогда было?

Прот.В.Голубев: Наверное, 14 или 15. Я тогда худенький такой был, мне лет десять можно было дать. Оказывается, он приглашал. И возможно, что он и пригласил, раз она меня просила взять только благословение: «Езжай к нему, к Вырицкому, возьми благословение у него». Больше ничего. Я пришел. «Ну что, мальчик?» Я говорю: «Мне сказали попросить у вас благословения». Он благословил. «С кем ты живешь?» Я говорю: «С мамой» – «А как маму звать?» – «Надежда» – «А тебя как звать?» – «Витя» – «Я сейчас запишу». А это был 1945-й год. Я говорю: «А зачем?» Он заулыбался, матушка рассмеялась, она рядом стояла. А во второй раз я к нему пришел, когда думал поступать в Семинарию. Он уже не принимал, но меня принял. Он уже лежал на кровати. «Благословите меня, вот как решить, в монастырь мне идти или в Семинарию?» Он говорит: «Сам решишь». Потом я был у митрополита Григория, чтобы получить благословение поступить в Семинарию.

Прот. А.Степанов: Митрополит Григорий Чуков, да?

Прот.В.Голубев: Владыка Григорий, да. Я сказал ему, что работаю на заводе им. Егорова столяром-краснодеревцем. Меня не отпустили бы с завода, хоть уже был 1955 год, а Сталин умер в 1953-м. А владыка Григорий, оказывается, был председателем учебного комитета, я этого не знал. Он говорит: «Вы сдайте экзамен, а мы Вам дадим справку». И мне дали справку: «Поступающего в учебное заведение освободить от предыдущей работы». Я отдал эту справку, мне в три дня дали расчет. Но потом, через несколько лет я встретил комсорга. Он говорит: «Ой, что было: начальнику цеха выговор: „Вырастили попа! В попы пошел учиться!”» Вот так проходила моя жизнь. В 1955 году я поступил в Семинарию, в 1959 окончил. В 1955 году Митрополит Григорий пришел в наш первый класс, перед отъездом за границу, а вернулся он уже в гробу. Это был феноменальный человек, владыка Григорий. Очень строгий был, духовенство трепетало перед ним. Он хорошо знал церковный устав. Я недавно прочел в одной книге, что Григорий никогда не выполнял распоряжения уполномоченного, потому что они противоречили церковным дисциплинам, церковным требованиям. Он был строгий уставщик. И богослужение было идеально в те времена. Вы знаете, как владыка Григорий служил: вот хор поет на Литургии: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас» – и на последний слог владыка делает шаг на солею. Как было четко все, до мельчайших подробностей. Вся Литургия проходила в таком четком исполнении. И народ ходил другой в церковь, совсем другой. Например, я начал служить в церкви праведного Иова, народу ходило очень мало, туда транспорта никакого не было. Все были местные, я всех знал по имени. И я не хотел оттуда уходить. Мне сказали, что меня переводят на Смоленское кладбище, это было большое повышение. Я пошел к благочинному, отцу Александру Мелецкому. Я знал его, когда ходил в церковь. Я говорю: «Отец Александр, я попросил бы Вас меня оставить». – «Почему, это же Ваше повышение?» Я говорю: «Мне нравится там, там настоящий приход». Он говорит: «Пожалуйста, только Вы напрасно отказываетесь». Отказался я и остался на Волковом кладбище. Через некоторое время меня переводят на Охту. Я опять к отцу Александру. Он говорит: «Ну вот, опоздал. Уже указ написан». И меня, прослужившего три года в церкви праведного Иова, перевели в церковь Святителя Николая, на Большеохтинское кладбище. Но я очень не хотел оттуда уходить. Я думал, что везде такой народ будет. Но там был такой народ. Вот, например, я ходил часто, причащался, я был молодой, а там уже пожилые некоторые батюшки были. Не все. Был такой Василий Молчанов, постарше меня, воевал, но тоже ходил. Часто приглашали освятить комнату, прийти на Рождество, прославить, на Пасху прославить. А те, кто ходил, говорили: «Батюшка, вот вы ходите там, нет ли таких у вас больных, за которыми мы бы поухаживали? По христианскому обычаю, для своей души. Мне ничего не надо, я буду только за больным ухаживать». И я уже в церкви неоднократно говорил об этом. Больше таких вопросов мне не задавали никогда. Падает у нас общий духовный уровень. Уже нет такого настоящего христианского духа, он исчезает. Есть такое выражение святителя Иоанна Златоуста: «Ты не говори мне, что ты верующий, а скажи, как ты живешь. И я тебе скажу, верующий ты или нет». Так вот эти верующие были в те времена настоящие верующие. Они не просто ходили в церковь, они были верующими, они жили духом церковным и христианским. Вот этот дух исчезает. Стараюсь в церкви об этом говорить почаще, но не замечается сдвигов что-то.

Прот. А.Степанов: Вы знаете, иногда встречаются и молодые люди, которые с такой охотой откликаются. Вот в сестричество, например. Есть молодежный православный клуб такой – «Чайка». И оттуда большая группа ребят приходит, я вот недавно у них был там, рассказывал о благотворительном служении. Кто-то походит немножко, потом отходит. Но все-таки это движение есть. И надо конечно нам – священникам, пастырям – больше заниматься, организовывать, призывать как-то. Те люди, у них такое сочувствие христианское было как бы в крови уже, впитано с молоком матери. А сейчас, конечно, этого уже нет, это надо заново воспитывать в людях, которые этого не имеют.

Прот.В.Голубев: Обратился однажды ко мне врач в больнице Ижоры, говорит, что у них такие низкие ставки, что у них нет почти медсестер. А больных немного, но их некому даже накормить. Там 60 человек, все лежат. Престарелые, к которым родственники не ходят. Я обратился к своему приходу, рассказал притчу о милосердном самарянине, что ни один христианин не должен проходить мимо нуждающегося больного человека. Стали записываться, многие записались, человек 50, наверное. Я распределил их по 2, по 3 человека. Ходили-ходили, постепенно их число уменьшалось, дошло человек до пятнадцати-двадцати. И все-таки ходили. Потом уже не понадобилось. Время изменилось так, что на коммерческую основу все перешло. А вот в эти первые перестроечные времена всем было тяжело, и больным тоже, конечно.

Прот. А.Степанов: Отец Виктор, Вы уже упомянули некоторых священников, с которыми Вы служили. Может быть, Вы расскажете немного подробнее о некоторых из них, которые запечатлелись в Вашем сердце.

Прот.В.Голубев: На меня произвело очень большое влияние, когда появился в Никольском соборе отец Александр Медведский. У него были бесподобные проповеди. Его некоторые осуждали. Он пользовался художественной литературой, часто цитировал Достоевского, Гоголя, даже Чехова. Например, он рассказывал из Чехова: «У извозчика умер сын. Похоронил его, но надо работать. Выше он на свою линию. Ему ничего не надо, ему надо просто участие услышать. Седок. Извозчик ему: «Сын у меня умер». – «Давай быстрей, поехали». Другой сел. «Сын у меня умер». – «Давай, давай быстрей, быстрей». Садится в карету молодежь. Ну, думает, молодежь все-таки: «Сын у меня умер». – «Давай быстрей, полтинник тебе на водку». И так весь день. Пришел в конюшню, распряг лошадь, обнял и говорит: «Сын у меня умер». Из глаз лошади скатилась слеза». И вот Медведский говорит: животное поняло его скорбь, а человек жестокий, не понимает. Это он говорил о любви, которую необходимо проявлять всегда. Хотя бы слово, участие, не надо материальной помощи, прими участие, когда это необходимо. Я много помню его проповедей. Но этими проповедями пользоваться невозможно. Это мог говорить только Медведский. Его ходили слушать в нижнем храме, полный храм. Ходили только его слушать. Это были 1970-е года. «Вот Вы говорите, что Бог есть. А запустили спутник на Луну, сфотографировали обратную сторону. Теперь мы знаем, что там есть. Бога мы не видим». А он говорит: «Братья и сестры, а что такое Луна? Луна – это песчинка Вселенной. И для того, чтобы сфотографировать обратную сторону Луны, потребовалось тысячелетие упорного научного труда, а то, что достигли, – песчинка во Вселенной. Как же вы без всякого труда хотите познать Творца всей Вселенной? Вот святые всю жизнь посвящали, подвигом духовным они Его и познавали». Вот такой был Медведский. А первый настоятель у меня был отец Владимир Смирнов. Хороший батюшка такой, спокойный, он два раза сидел.

Прот. А.Степанов: А вот эти люди, которые прошли лагеря, ссылки. У них не было какого-то озлобления, страха? Вот о Митрополите Григории Вы говорите. Известно ведь тоже, что он был в ссылках…

Прот.В.Голубев: Был такой настоятель Евгений Лукин, он потом был настоятелем Никольского собора, и я когда поступал в Семинарию, я взял у него рекомендацию для поступления. А Ольга Васильевна, старушка, за которой я ухаживал, иногда посылала меня кого-нибудь позвать. Вот Лукина призывала причащать. Отца Михаила Гундяева и митрополита Кирилла, отца Михаила Славницкого. Так вот отец Евгений говорил: «Мы все мученики». То есть все они сидели. И он был такой спокойный, уравновешенный. А вот Павел Тарасов был секретарем митрополита Григория – он не сидел, поэтому был другой совсем человек – требовательный, жесткий. Был такой случай: входит отец Павел в алтарь. В это время помощник старосты смотрит на часы и говорит батюшке отцу Николаю Юрченко: «Батюшка, пора начинать Литургию». И входит секретарь Павел Тарасов, настоятель Никольского собора: «Вы что, мирянин, делаете замечание батюшке? Вы уволены». И уволил его. Это был Тарасов. Лукин так бы не поступил. Лукин сидел, но так бы не поступил.

Прот. А.Степанов: То есть такая в них была доброта, снисходительность.

Прот.В.Голубев: Да, и она вырабатывается скорбями, страданиями… Сергий Румянцев был такой. Ведь тоже лицо в те времена известное. Он был обновленец и епископ. А потом обновленчество уже на убыль пошло, народ его просто не принял, пустые храмы были. И он принес покаяние настоятелю Преображенского собора. Это был такой образованный человек, культурный, деликатный. Я был священник молодой, он принимал меня, когда секретарем митрополита уже был. Священник вошел, он принимал его как на равных.

Прот. А.Степанов: Но вот что тоже интересно. Те служители, которые ушли в обновленчество, как потом их принимала священническая и церковная среда?

Прот.В.Голубев: Через покаяние их принимали. Я не знаю, как их принимала среда, потому что я был в те времена мальчишкой, и я этого не ощущал. Я бывал в Преображенском соборе, я ходил во все храмы на праздники. Во Владимирский собор – Казанская. Преображение – в Преображенский. Смоленская – Смоленская часовня была еще до 60-х годов открыта. Причем я ходил пешком от Технологического. И ходил пешком к Ксении Блаженной, там два часа идти. Или к Иоанну Кронштадтскому ходил пешком. Это как подвиг. Вот сейчас говорят, кто там ходит по монастырям, ездят. Нет, в монастырь всегда ходили. И пословица говорит: «Язык до Киева доведет». Шли в Киев пешком. Не ехали, а шли. Это подвиг. Есть такое житие. Один подвижник выстроил себе келью наверху горы, а вниз ходил за водой. Прошли года, и уже тяжело стало за водой ходить-то туда. Ну, думает, последний раз я пойду туда, возьму воды. Идет и слышит, кто-то считает, считает. «Ты что?» – «А я твой ангел. Считаю твой подвиг, каждый шаг тебе зачтется». Он так и не перешел с той кельи. Тяжело носить, но это ему зачтется. Так и я. Мне мать духовная говорила: «Пойди к Иоанну Кронштадтскому пешком». Это она мне сказала. И к Ксении Блаженной. Я помню такой случай, я даже рассказал митрополиту нашему. Мама работала, а я нет. Будильников в то время у нас не было. Мы жили скромно. Мама вообще не работала до войны, у нее специальности никакой нет, она простой рабочей устроилась во время войны уже работать. Мы жили скромно. Я помолился ангелу: разбуди меня в восемь часов. И вот приснился мне сон: смотрю я на часы – без десяти восемь. Просыпаюсь. Смотрю – точно, без десяти восемь. Оделся и пошел. Такая детская молитва, но она искренняя.

Прот. А.Степанов: Отец Виктор, если возвратиться опять-таки к тем священнослужителям, к епископам, с которыми Вы больше всего были знакомы и близки, кого бы еще Вы могли назвать?

Прот.В.Голубев: Гениальнейший человек был митрополит Никодим. Он так все схватывал быстро, четко. И я помню, отец Борис был его секретарем, я – помощником. И поэтому я был всегда на расстоянии, между мной и Никодимом был отец Борис. Тот выполнял его прямые поручения. Но я чувствовал, что митрополиту нравится, что до меня еще не совсем доходит, что он мне говорит. Он привык, чтобы два-три слова – и все было ясно. А я не могу так сразу. Мне надо что-то как-то пояснить, чтобы не было никакой ошибки. Мы ничего никогда не записывали, что он говорит, так выполняли. Перед митрополитом Никодимом было намечено закрыть Академию. В 60-е годы по всему городу прошло сокращение духовенства, на 50-60%. В нашей церкви Иова Праведного было 6 человек, стало 3. И приехал митрополит Никодим. Первое, что он сделал – открыл факультет иностранных студентов. Делегаций много приезжало в те времена в наш город, а он был председатель отдела внешних церковных сношений. И все, Академию не закрыли. Закрывали храмы в Новгородской области, из пятидесяти двадцать пять закрыли. Митрополит Никодим перевел обратный иск в лавру Троицкую, откуда он приехал, и стал Ленинградским и Новгородским. Прекратилось закрытие храмов в Новгородской области. Вот кто был Никодим. И всех, кого сократили из духовенства, Никодим вернул обратно, всех до одного. Несколько лет тому назад я говорил с отцом Георгием Минаевым, и он сказал: «Отец Виктор, каждого персонально Никодим пробивал, чтобы его вернули». Персонально! Представляете, сколько ему потребовалось сил, у него было 5 инфарктов. Всякие трудности в те времена были. А мы этого не ощущали. Потому что был митрополит Никодим. Нельзя сказать, что совсем не ощущали. Все было, меня с милицией водили.

Прот. А.Степанов: Почему?

Прот.В.Голубев: Я был помощником секретаря митрополита. Мы имели право причащать и соборовать на дому. Я пошел соборовать наших прихожан, которые были в церкви. Узнал староста об этом, доложил уполномоченному. Пришел я, только приготовился причастить, потом соборовать. В коммунальной квартире. Звонок, входит начальник отделения милиции. Говорит: «Что Вы делаете?» – «Причащать буду». – «Одевайтесь, Вы не имеете права». Я говорю: «Я имею право». – «Одевайтесь». – «Я пришел к больному» – «Нет, одевайтесь». Отвезли меня и двоих бабушек еще в милицию. Составляют акт, что настоятель церкви Кулич и Пасха не имеет права соборовать и причащать. По такому-то адресу хотел соборовать. Я говорю: «Я не подпишу». – «Почему?» – «А потому что я имею право. Я не сектант, у меня есть регистрация. Вы нарушаете конституцию». Они тогда расшевелились: «Дайте нам телефон митрополита». А митрополитом был Никодим. Я говорю: «Митрополита я не дам, а секретаря – пожалуйста». Позвонили секретарю: «Имеет право причащать?» – «Имеет». Я говорю: «Ну, теперь что, мне в суд на вас подавать? Вы нарушили Конституцию. Что вы меня как преступника провели по улице по нашему приходу под конвоем». Потом Никодим вызвал меня и сказал: «Напиши мне рапорт, только вот про Конституцию не надо». И таким образом он меня спас. А уполномоченный, для него чем хуже в Церкви, тем лучше для него. Вызвал меня уполномоченный. Говорит: «Вы ведь троих соборовать хотели. А Вы имеете право одного». Я говорю: «Григорий Семенович, где это написано?» Он достает мне такую книжечку, которую я впервые вижу, это инструкция для них: «Вот, читайте». Я читаю: «Священник имеет право причащать и соборовать больных на дому». Я говорю: «Григорий Семенович, больных, а не больного». И так меня оставили в покое. Могли бы сослать куда-нибудь, или вообще лишить сана, и ничего не сделаешь. А Никодим защищал нас всех. Если бы был не Никодим в это время митрополитом, то может быть, сейчас перед вами я в сане священника не сидел бы. Никодим был политик, церковный политик. И пришел на его место такой совершенно противоположный Антоний. Однажды спросили его иностранцы: «Как Вы относитесь к театру?» И Антоний сказал: «К театру положительно отношусь. Это нравственно воспитывает человека неверующего. А для верующего театр нравственность понижает. Духовная нравственность выше светской нравственности. Там судят за то, что убил, а у нас – за то, что подумал плохо. За это никогда никто не судит, а перед Богом будет отвечать. Наша нравственность выше той нравственности, которую проповедует, представляет театр». Могу рассказать вам пример хороший. Наш храм находится напротив бывшего завода «Большевик». Это был военный завод, привилегированный. Зарплату они получали более высокую. И поэтому церковь нашу обходили стороной. Потому что там у них был такой Владимир Иванович Михайлов, идеолог, который ходил, караулил: кто ходит в церковь, кто крестит, и не дай Бог, если повенчают. Этих людей потом пробирали на собраниях, понижали в зарплате, в должности, и поэтому все боялись ходить. И вдруг в 1990-х годах все изменилось. Ни на кого не надо было смотреть. И Владимир Иванович сам стал ходить в церковь. Мне говорили рабочие с завода «Большевик»: «Отец настоятель, что же Вы его пускаете в церковь, Вы знаете, сколько он горя принес людям?» Я говорю: «Да вы что, вы же тоже ходите в церковь, христиане. Бог каждого кающегося принимает. А он исповедуется и причащается». Он помогал нам строить школу. В те времена ведь с материалами было очень плохо. Он достал нам железа по государственной цене, он много помогал. Когда положение изменилось, изменился и он. И вот два года тому назад, у него инфаркт был, к нему отношение изменилось, его хотели уволить – ну, не нужен идеолог этот. Все изменилось, и такие люди стали не нужны. Владимир Иванович приехал в Троицу на престольный праздник из пригорода, 60 км откуда-то ехал, в поезде жара. Я говорю: «Владимир Иванович, что-то Вы плохо выглядите». – «Да, меня жена и дочь не пускали. Ну как же, праздник престольный». Исповедовался, я его причастил, пошли на крестный ход. Прихожу – Владимир Иванович умер. На следующее воскресенье я народу говорю: «Вы, вот суд ваш человеческий, говорили мне его не пускать. А суд Божий – это не суд человеческий. Вот он пришел, такой путь проделал, только для того, чтобы быть на престольном празднике, для того, чтобы исповедоваться, причаститься. И Бог его судил совсем иначе. Дай Бог каждому из нас вот так умереть, как умер он. Поисповедовался, причастился и в церкви умер».

Прот. А.Степанов: Да, действительно, знак Божий.

Прот.В.Голубев: Другой пример. У нас служил такой отец Михаил Ипатов, хороший батюшка. Я тогда только поступил, еще молодой, а он уже в возрасте был, и говорит мне: «Отец Виктор, прожил я 65 лет и не заметил, как я прожил». Я думаю, как это так можно, прожить и не заметить, как ты прожил. Он был больным, у него был тромбофлебит, и ему отняли ногу. Навестил я его дома, он на костылях ходит, без ноги, и говорит: «Отец Виктор, я 70 лет прожил. Только сейчас понял, какой я был неблагодарный перед Богом. Вот сейчас ноги нет, теперь я понимаю, что тогда я ходил куда хотел, и когда хотел. И никогда Бога не благодарил за то, что Он мне дал». Есть у меня еще один пример. Я эвакуировался в 1942-м году, в сентябре. Через Тихвин мы ехали ночью, и мы проскочили спокойно Тихвин, там четыре километра была линия фронта. Через Ладогу, на катере, проехали нормально все. А лет 5-6 тому назад был у меня инфаркт. Лежал я в больнице, и в палате лежал еще один человек. Я рассказал, как я ехал, эвакуировался. Он говорит: «И я эвакуировался». – «В каком году?» – «В 1942-м» – «И я в 1942-м». – «Только, – говорит, – я в июле, раньше. А в Тихвине наш эшелон разбомбило, мне было 6 лет, а сестре – 5. Разбомбило, и нас, чтобы спасти детей, выбрасывали как мешки из вагонов. Все горит. И я сестру потерял. Потом только через несколько лет нашел сестру. Мы поплыли через Ладогу, нас в барже было набито, как селедки. А впереди баржа с солдатами. Самолеты налетели, разбомбили эту баржу – первую, с солдатами. Наверное, увидели, что дети – не стали бомбить. И мы смотрим – эти солдаты в касках как арбузы плавают, усеяно все. И мы взять их никого не можем – некуда. Мы уплыли, а они остались». И вот я тогда подумал: я ведь никогда Бога не благодарил, что я так проехал. Всю жизнь, что у нас естественно идет, нам кажется, что так оно и должно быть. А на все есть воля Божья. И вот через сколько лет, я не знаю, лет через пятьдесят или около этого, я только узнал, как отец Михаил Ипатов, что неблагодарны мы перед Богом, кругом, за то, что мы имеем и получаем от Него.

Прот. А.Степанов: Отец Виктор, вот если поговорить о сегодняшней церковной жизни, как Вам кажется, в чем главная проблема? В чем главная трудность, ложность, несовершенство? К чему бы следовало бы стремиться прежде всего? Вот Вы уже говорили о том, что милосердное отношение к людям утрачивается. Что-то еще, может быть, мы потеряли, и что-то очень важно было бы обрести.

Прот.В.Голубев: Очень много. 70 лет атеизма положили печать неизгладимую. На все. И на духовенство тоже. Была хорошая пословица: какой поп – такой и приход. Но вот я стараюсь, говорю, но не вижу результата почти. Вот эти примеры, что я приводил Вам, я ведь приводил и в церкви, неоднократно. Еще приведу пример. Одна женщина, подруга моей матушки, она в коммунальной квартире жила, сейчас она имеет отдельную квартиру. Она ходила в церковь, а в коммунальной квартире знали, что она ходит в церковь. Попросила другая женщина: приведите меня в церковь, я никогда не была в церкви. Она привела ее в Никольский собор. И вот я сам себе представил: женщина впервые пришла в церковь, в Кафедральный Никольский собор. Он был хороший: хор пел хорошо, служили хорошо, народу много, лампадки горят. Все настраивает на молитвенное настроение. И вдруг сзади ее: «Ты что вертишься?» Она смотрит направо, налево, впервые пришел человек. «Что ты вертишься, что ты пришла в церковь? Молиться надо. Все уже». И красота и благодать – все у нее улетучилось. Она этой подруге и говорит: «Больше я в храм никогда не пойду». Уехала она по работе своей в Среднюю Азию, познакомилась там, на работе, с баптистами, пригласили ее. Пришла она. Вот сравните: у нас – храм, лампадки, молитва. Там – комната и стены, больше ничего. Но она слышит, что они молятся о ней, упоминая ее имя, что Господь ее нашел, обрел, там по-русски говорят все. Господь нашел ее, и она стала баптисткой. И вот я прихожанам говорю: кто виноват в том, что она не стала православной? Вот эти уборщики, которые находятся в храме? И до сих пор так… И своему духовенству я всегда говорю: мы всегда должны помнить – пришел человек только-только в храм, к нему надо относиться иначе. Совсем иначе, не отталкивать его от Церкви, а привлекать, разъяснять.

Прот. А.Степанов: Спасибо большое, отец Виктор, за ваш рассказ. Я напоминаю нашим слушателям, что сегодня мы беседовали с протоиреем Виктором Голубевым, настоятелем церкви Святой Троицы в Невском районе, известной всем как Кулич и Пасха. Спасибо, отец Виктор. Всего доброго.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Наверх

Рейтинг@Mail.ru