6+

Разговор в прямом эфире с протоиереем Георгием Митрофановым (С чего начинается Православие?)

Разговор в прямом эфире. На вопросы слушателей отвечает протоиерей Георгий Митрофанов.
Прот. Г.Митрофанов: Обычно священникам задают вопросы одного порядка – «как?» Какую пищу можно вкушать, какую нельзя; какой облик следует иметь в храме, а какого надо избегать; как нужно креститься, молиться, прикладываться к иконам; как освящать наши жилища, нашу машину, какие молитвы должны сопутствовать событиям нашей жизни: путешествиям, болезням, началу учебного года? Все время задаются вопросы «как?», но не задается вопросов «почему?» и, самое главное – «в чем смысл религиозной жизни?» Действительно, когда мы открываем Евангелие, нам кажется трудным найти ответы на многие вопросы, которые интересуют современных христиан. Евангелие как будто не обращается к этим сферам жизни. Но людей интересует именно то, как в их повседневной жизни может проявляться та многовековая традиция православного бытового благочестия, согласно которой на протяжении многих веков жили православные христиане на Руси и которая, замечу уже от себя, оказалась неспособной противостоять некоторым очень острым вопросам современности уже в XIX–XX веках. Действительно, часто возникает ощущение, что современные христиане и те, кто начинает свою церковную жизнь, как будто уже раз и навсегда решили для себя самые главные вопросы, которые делают человека христианином: вопросы о Боге, о смысле жизни, о смысле смерти, о сложных нравственных проблемах, которые сплошь и рядом встают перед нами в отношениях с нашими ближними и которые порождаются весьма бурным и многообразным развитием современной цивилизации. Кажется, эти вопросы ими уже давно решены, остается лишь уточнить: какие виды пищи можно допускать в Успенский, а какие – в Петровский пост, какое количество поклонов следует полагать во время вечернего правила, которое совершается в обычный период и которое совершается в период Великого поста, сколько раз надо причащаться, как часто надо ходить на исповедь, как будто понятие Евхаристии и понятие исповеди, покаяния для этих людей давно уже стали само собой разумеющимися, ясными и понятными в своей сути. И я невольно задумался над вопросом: почему, если в современной жизни Церковь имеет значение для очень небольшого числа людей (напомню вам эти страшные цифры: только 3-4% населения нашей страны причащаются хотя бы раз в год, и такая картина остается неизменной уже несколько лет), почему при таком малом количестве подлинных христиан, в полной мере осознающих, что сосредоточие Церкви – это Евхаристическая жизнь, для подавляющего большинства людей, размышляющих, беседующих, вопрошающих о Церкви, актуальны вопросы какого-то вторичного, третичного характера, а основные вопросы так и не поднимаются. И мне пришлось, отвечая себе на этот вопрос, сделать вывод, меня самого поразивший: многие воцерковляющиеся или уже воцерковленные христиане не задаются основными вопросами христианской жизни, вопросами, с которых, собственно, и началась Церковь, которые составляют содержание проповеди Христовой, не потому, что эти вечные вопросы ими прояснены, а потому, что они до этих вопросов еще на самом деле не доросли. Им гораздо проще попытаться изменить свой быт, наполнить его некой православной церковной атрибутикой, нежели задуматься о сути своей жизни. Вот, кстати, почему за порогами храмов многие православные христиане мало чем отличаются (помимо бытового уровня) от людей нецерковных. Если мы уберем из их жизни чтение молитвенных правил, соблюдение постов, посещение храмов, то мы заметим, что их волнуют те же самые проблемы, что и людей нецерковных. Более того, те же самые проблемы, которые представляются важнейшими для людей нецерковных, и для людей церковных являются проблемами первостепенными. А главное остается вне сферы их внимания. Поэтому, на мой взгляд, стоит задуматься: а все ли благополучно в нашей церковной жизни, если для очень многих православных христиан основополагающие вопросы, вечные вопросы духовной жизни так и не поднимаются, так и не встают во всей их остроте и даже неразрешимости. Более того, проявлять свои сомнения в вопросах догматических, церковно-исторических, вообще богословских представляется признаком чего-то недолжного. Так почему же тогда Церковь на протяжении многих веков решала, да и, на самом деле, продолжает решать как трудноразрешимые многие вопросы своего вероучения и почему с такой легкостью эти вопросы разрешаются или, правильней сказать, просто игнорируются большинством православных христиан?
Когда я задумался над этим, я вновь вернулся к теме, которая очень значима для меня как для церковного историка, занимающегося историей Русской Церкви, прежде всего XX века. Вспоминаю свой недавний разговор с Михаилом Михайловичем Дунаевым. Это довольно крупный специалист по истории русской литературы, особенно хорошо разбирающийся в творчестве писателя Ивана Шмелева. Во время этого разговора я упомянул о понятии «шмелевское» Православие, которое оказало большое влияние на развитие духовной жизни в нашей стране. С Михаилом Михайловичем мы эту тему не развивали, да и, наверное, не пришли бы к общим выводам по поводу вопроса о значении творчества Шмелева в нашей церковной жизни. Но в беседе с несколькими монахинями православного монастыря в селении Бюси в Бургундии (в монастыре, в котором скончался Иван Шмелев), то есть с людьми, которые непосредственно жили той атмосферой, которой жил этот писатель, знали его, мы быстро пришли к взаимопониманию. Они сразу поняли эту, может быть, в чем-то парадоксальную, может быть, резко звучащую мысль о том, что творчество Шмелева сыграло отрицательную роль в развитии нашей церковной жизни рубежа XX–XXI веков. Действительно, когда этот, запрещенный в советское время, писатель стал нам доступен, мы увидели поразительный мир традиционного православного бытового, я бы сказал, замоскворецкого благочестия, которое с такой любовью, с таким мастерством описывал Иван Шмелев, уже находясь на чужбине. Прочитав «Лето Господне», мы начинали в своей повседневной жизни усиленно воспроизводить те формы бытового благочестия, которые описывал писатель. Мы хотели сделать свои дома православными, мы хотели сделать свою одежду православной, мы хотели сделать свое меню православным. Мы хотели перенести очень много традиций бытового благочестия, уже тогда, в конце XIX века, уходивших из жизни, в наше время и построить на них свою церковную жизнь. Кто-то преуспевал в этом больше, кто-то меньше, но тогда мы не задавались вопросом: а почему эти традиции бытового благочестия оказались неспособными ответить на многие насущные проблемы русской жизни в конце XIX – начале XX веков? И восстановимо ли это бытовое благочестие в конце XX века? И нужно ли восстанавливать то, что в чем-то безвозвратно устарело еще до революции? А самое главное: с православного ли быта надо начинать свою православную жизнь? И не следует ли, прежде всего, задуматься о воцерковлении себя как личности? Не следует ли начать с того, чтобы научить самих себя по-христиански решать те вопросы, которые постоянно встают в нашей жизни: вопросы о Боге, о смысле жизни, о смысле смерти, об очень сложных проблемах, возникающих у нас в отношениях с нашими ближними. Тогда уже и бытовая сторона нашей жизни будет меняться, и, возможно, многое из того, о чем писал Шмелев, будет нам не нужно, ибо христианами мы станем по духу, а не по форме нашей бытовой жизни.
Что же касается представления о том, что православное благочестие является прикладной стороной жизни, легко совместимой и с обезбоженным XXI веком, и с эпохой домостроя века XVI… Это ощущение совместимости Православия с разными эпохами, разными временами, лишь бы только ввести нашу повседневную жизнь в ритм уставного Богослужения и православных бытовых традиций, эта мысль во многом дезориентировала целое поколение христиан. И вот, с такого рода размышлениями я и решился к вам обратиться сегодня, хотя и понимаю, что для разговора по радио это, наверное, довольно сложная тема, порожденная определенного рода серьезными проблемами нашей церковной жизни. Мне бы не хотелось, чтобы это стало темой одной передачи, я хочу обратиться к вам с предложением поразмышлять об этой проблеме. Ведь не можем мы не чувствовать того, что при всей многочисленности церковной литературы, в которой, кстати говоря, доминируют репринтные издания (это тоже показательно), при обилии православных газет, все чаще кажется, что для многих современных, не только молодых, но просто активных мыслящих людей православно-церковная жизнь становится совершенно неинтересной, чуждой, они приобщаются к ней «слегка»: разовым исполнением тех или иных треб, имеющих отношение к их повседневной жизни, но не меняющих её духовно.

Слушательница: Вот что, мне кажется, в нашем Православии удивительно: можно и приблизить человека, и отдалить. Вот, например, проповедь в храмах очень часто не слышна абсолютно, а ведь это, наверное, очень важная часть Литургии. О книгах Шмелёва я могу сказать, что их с удовольствием читают дети и особенно, по-моему, эти книги навредить не могли. Ещё хочу сказать, что очень многое зависит от организации богослужения. Вот, например, я совсем недавно была на Литургии в церкви Казанской Божией Матери в Дивеево. Служил один священник, многие не смогли исповедаться, люди стояли в слезах. Все пришли в 4.30 на утреннюю службу, ждали открытия храма и не могли причаститься, хотя готовились: вечером были на Всенощной, исполнили, может быть, не совсем легкое приготовление к Причастию, принесли внутреннее покаяние. И вот именно от этого очень больно бывает и радости такой, какая должна быть при Евхаристии, человек-мирянин не получает.

Прот. Г.Митрофанов: Вы поставили сразу несколько очень важных вопросов. Что касается проповедей, это действительно серьезная проблема. Вообще, проблема многовековая в нашей Русской Православной Церкви, потому что были периоды, когда у нас большинство священников вообще проповедей не говорило. А ведь наше Богослужение очень сложное, его, конечно же, нужно растолковывать, да и само Евангелие, Апостольские послания, на которые очень не любят произносить проповеди наши священнослужители. Все это нужно донести до сознания современного человека, приходящего в храм, и проповедь здесь очень важна. Собственно, проповедь – это своеобразное таинство слова, как определяет его отец Александр Шмеман. Таинство слова, в котором мы, за Божественной Литургией пребывая, вместе молитвенно размышляем о том, о чем говорится в проповеди. Конечно, есть священники, которым лучше вообще не проповедовать. Но это призвание всякого священника, поэтому нужно готовить священников, умеющих проповедовать.
Что касается невозможности услышать проповедь физически – это проблема. Вот я регулярно служу в храме преподобного Серафима Саровского, там акустика неважная, народ наполняет храм в большом количестве, но эта проблема решена за счет того, что там сделана такая акустическая система, которая позволяет слову священника звучать даже за пределами храма, хотя никаких микрофонов я никогда не видел. Я считаю, что, безусловно, радиофицировать храмы следует, потому что, в отличие от человека более ранних исторических формаций, для которого чем непонятней, тем было сакральней, священней, современный человек нуждается (в силу своего весьма рационалистического образования и воспитания) в разъяснении многих вещей, в понимании того, что происходит за Богослужением, что составляет содержание Священного Писания. Здесь, конечно, проповедь очень важна, поэтому нужно стремиться, чтобы проповедовали побольше, почаще и, самое главное, поосмысленней. А как уж доносить это до слуха прихожанина – это проблема каждого отдельного прихода, и повторяю, здесь радиофицирование вполне приемлемо. Такой выдающийся наш архипастырь, как священномученик митрополит Кирилл (Смирнов), в провинциальном Тамбове не побоялся прослыть модернистом и еще до революции для некоторых прихожан, которые были лишены возможности посещать Богослужения по причине болезни, проводил за счет епархии телефоны, чтобы они могли по телефону слушать Богослужение. Так что, я думаю, радиофицировать храмы для того, чтобы проповедь звучала лучше, вполне приемлемо.
Теперь что касается уже более сложного вопроса о том, что Евхаристия не приносит радости, о том, что очень часто люди, даже многие годы посещающие храм, сталкиваются в храмах с пренебрежением к себе, которое, в частности, может проявляться в том, что им не создают условия, чтобы они спокойно могли причаститься за Богослужением. Суета, толкотня, большую часть Литургии приходится думать о том, как бы успеть исповедаться, чтобы потом успеть причаститься. Все это – проблемы нашей церковной жизни, и они разного свойства. С одной стороны, в церковной жизни, как и в жизни общества в целом, проявляется очень низкая бытовая культура, которая стала характерна для нашей страны особенно в советский период, когда методично уничтожались во всех сословиях люди наиболее развитые, образованные, просвещенные, одухотворенные, и торжествовала «шариковщина». Мы можем говорить и о церковной «шариковщине». С другой стороны, мы, безусловно, должны иметь в виду то, что вот это отношение к человеку, как к биомассе, культивировавшееся у нас на протяжении целых десятилетий, сейчас дает о себе знать и в церковной жизни: человек – это нечто вторичное, главное, чтобы служба была по Уставу, чтобы все было благочестиво, по чину, а человек в данном случае выпадает как-то из поля зрения. Таких ситуаций можно привести очень много. Наконец, нужно учитывать еще и то, что наши храмы, а это подчас касается и духовенства, наполняются людьми, прожившими нелегкие жизни, иногда уставшими, иногда ожесточенными, привыкшими пренебрегать своими ближними. Это тоже привносит определенный дурной колорит в нашу храмовую жизнь. Я в данном случае не могу не вспомнить эпизод, когда-то меня поразивший. Я молодым священником начинал свою службу в конце 80-х годов в приходском храме, это было как раз вскоре после 1000-летия крещения Руси, когда летние торжества обусловили появление в храмах уже в конце 1988 года новых людей, причем людей часто молодых, образованных, до этого времени Церкви избегавших. Вот я вспоминаю эпизод, произошедший после тяжелого дня, когда уже прошло Богослужение и закончились многочисленные требы, храм опустел, и одна из служительниц неистово терла пол, пытаясь выскрести воск. Тогда в пустой храм вошла женщина средних лет, явно интеллигентного вида и в храме не бывавшая. Она робко переступила порог, увидела женщину, скребущую пол и снизу вверх, но весьма грозно смотревшую на нее, робко произнесла ей в ответ на этот взгляд: «здравствуйте», и услышала такой, увы, нередко звучащий в наших храмах шипящий шепот: «В храме надо говорить не здравствуйте, а с праздником!». Это было сказано с такой злобой, что женщина смутилась и ушла. Злоба была связана не только с тем, что эта пожилая служительница храма устала от своих трудов, от часто глупых вопросов, которые задавали ей вот эти потянувшиеся в храм советские люди, но еще, может быть, и с тем, что христиане этого времени еще не освободились от ощущения своей маргинальности, приниженности, отчужденности от окружающего мира. Но эффект был довольно печальный: какой уж тут праздник, когда все это произносится таким образом?! Так что это проблема – проблема как нашей бытовой культуры, так, увы, и нашей малой воцеркволенности. Когда человек ощущает Бога в своей душе, когда он подлинно воцерковлен, у него находятся добрые чувства для своих ближних и уж, по крайней мере, возможность тактично с ними общаться.
Слушательница: Я Вас поддерживаю всем сердцем и разумом. И вот еще, хотелось бы как раз добавить, что в наше время, действительно, очень много образованных людей ходят в храм, вот я по образованию физик, и когда-то, в 60-е годы, физика вообще считалась одной из атеистических наук. Очень интересно, как люди нашего времени приходят к вере – это большое поле для исследования. В своё время меня поразил вопрос, заданный мне на госэкзамене по физике. Это был вопрос об учении Дарвина, которое у нас считали очень атеистическим, а преподаватель меня спросил: «Почему Дарвин был верующим человеком?» И вот, когда я стала изучать полностью историю физики, оказалось, что все великие ученые-физики были глубоко верующими людьми, хотя их законы (например, того же Ломоносова) у нас преподносят как совершенно богоборческое учение, и в школах физики считаются самыми серьезными атеистами. Вы правильно рассказали о женщине, пришедшей в храм, и я точно также постоянно приходила в храм и просто стояла, еще некрещеная. Преподаватель атеизма говорил нам: «Если хотите бороться вот с этим злом, ходите в церковь. Надо в начале узнать то, с чем собираешься бороться». И вот я стала ходить в церковь. И получился обратный эффект: как-то потихоньку, потихоньку приобщалась. Хотя я приняла Крещение в 46 лет, но сама мысль, как Вы говорите, само человеческое мышление, сформировавшиеся на основе нашего образования, которое нам дали в советские времена, оно же совершенно по-другому строится. Мне кажется, очень интересно было бы послушать по радио и, может быть, прочитать в религиозных газетах: как же люди нашего времени приходят именно к истинной вере? Не просто, как Вы сказали, отчаявшиеся, в горе, в бедах, а вот именно по объединению собственных стремлений души и разума.
Прот. Г.Митрофанов: Я бы так хотел Вам ответить. Прежде всего, я бы хотел подчеркнуть, что по опыту общения с учителями (я преподаю в Институте усовершенствования учителей уже больше 10 лет), могу сказать, что физики не кажутся мне самыми атеистическими преподавателями. Более того, показательно, что первыми выпускниками Ленинградского университета, которые усилиями митрополита Никодима были принятыми в Ленинградскую Духовную семинарию, были два как раз физика: архимандрит Августин (Никитин) и архимандрит Ианнуарий (Ивлиев), вам всем известный, я думаю.
Что же касается проблемы взаимоотношений ученого (в том числе и естествоиспытателя) и религии, то я вот на что обратил бы внимание: в советское время естественнонаучное и техническое образование было в достаточной степени однобоким. Какого-то серьезного общего мировоззрения оно, конечно, не формировало, его заменял диалектический исторический материализм и научный коммунизм, поэтому на фоне наших дореволюционных инженеров и естествоиспытателей советские инженеры и естествоиспытатели были в общем плане образованы гораздо хуже. И вот это полузнание, оно как раз и является наиболее благоприятной почвой для атеизма. Что же касается подлинного знания, Вы совершенно правы, подавляющее большинство великих ученых были людьми, веровавшими в Бога, в том числе и Дарвин. Тем более, что дарвинизм – это одна из форм эволюционизма, а эволюционистами были как некоторые святые отцы, так и некоторые крупные религиозные философы, включая Владимира Соловьева и Тейяра де Шардена. И я хотел бы на вопрос о соотношении науки и религии ответить афоризмом Пастера, который был глубоко верующим христианином. Говоря о том, как помогает ему наука сохранять веру, Пастер заметил, что после 25 лет занятия наукой он начал верить в Бога как простой бретонский крестьянин, а еще через 25 лет занятия наукой, наверное, будет веровать в Бога как простая бретонская крестьянка. Он имел в виду именно жителей Бретани, наиболее религиозных представителей французского населения. И в этом есть своя глубокая правда: подлинное знание ведет к Богу гораздо в большей степени, чем вот то полузнание, каким была прикладная техническая естественная наука, которая культивировалась в советское время.
Слушательница: Вы знаете, совершенно правильно Вы говорите. Вот я, например, в себе чувствую это противоречие: обрядовости и внутренней отдаленности от веры.
Прот. Г.Митрофанов: Ну, прежде всего, не нужно бояться того, что Вы это почувствовали, это свидетельство того, что у Вас имеет место духовное развитие, и это хорошо, потому что многие люди могут прожить годы и даже десятилетия церковной жизни, исполнять внешние требования церковного устава и даже не задумываться о глубинах своей веры и своего неверия. Замечательный религиозный писатель Фудель вспоминает эпизод об одном старом, еще до революции ему знакомом, по-моему, железнодорожном кондукторе, который отличался большим благочестием, строго исполнял посты, несколько раз в год причащался (это для дореволюционного обывателя было очень высокой характеристикой, большинство христиан до революции причащались вообще 1 раз в год). Он с этим человеком общался многие годы, и вдруг как-то из разговора он выяснил, что оказывается, этот человек не верит ни в бессмертие души, ни в то, что Иисус Христос воскрес. Для него православная церковная жизнь была лишь составной частью той культурно-исторической традиции, в которой он вырос, сформировался и которой он очень дорожил. Вот очень серьезная проблема.
И еще один небольшой нюанс, который, может быть, Вам поможет. Я уже говорил о том, что большинство церковных людей не потому не испытывают сомнений в своей вере, что они превзошли свои сомнения, а потому, что они еще не доразвились до этих самых сомнений. Это звучит несколько парадоксально, но на самом деле это так. Тем более, что очень многие люди приносят в современную церковную жизнь привычки тоталитарного общества, которое формировало в нас бездумное отношение к себе, к миру и которое, в общем-то, на протяжении десятилетий у нас господствовало. Поэтому не надо бояться сомнений, не надо бояться эти сомнения озвучивать, не надо бояться эти сомнения разрешать, ибо неразрешенное сомнение в конечном итоге подрывает веру гораздо в большей степени, чем сомнение, о котором говоришь, размышляешь, которое пытаешься осознанно преодолеть. Вспомните хотя бы, что ведь и апостолы не бездумно шли за Христом. Они сомневались, поэтому ошибались, – и в тоже время веровали.

Вопрос: В минувшее воскресенье моя взрослая дочь крестилась, Господь услышал мои материнские молитвы. И вот она собирается причащаться. И я знаю, что у священников есть разные мнения: одни считают, что Причастие после Крещения не требует исповеди, а другие говорят, что обязательно нужна исповедь. Как вы ответите мне?
Прот. Г.Митрофанов: Вы совершенно правы. Разные священники подходят к этому по-разному. Но существуют и некоторые общие принципы. Причащение в день Крещения, конечно же, не требует исповеди. Многие священники рекомендуют причаститься для взрослого человека, принявшего Крещение, в ближайшие три дня после совершения этого таинства, считая, что в этот период трудно успеть чем-то особенно согрешить. Но я бы так ответил на этот вопрос: если Ваша дочь, которая, как я понимаю, уже зрелый сознательный человек, чувствует, что у нее с момента Крещения вот за эти несколько дней произошли какие-то испытания, какие-то искушения, какие-то грехи могли иметь место, пусть она это исповедует. Так что, Вы знаете, пусть она в данном случае попытается как-то поразмышлять именно над теми днями, которые прошли после Крещения, ибо исповедовать грехи, совершенные до Крещения, уже не нужно. То есть она, конечно, может и о них поговорить, если видит в этом смысл, но, в принципе, их исповедовать не нужно. Пускай поразмышляет об этих нескольких днях, прошедших после Крещения, тем более, что ей нужно теперь учиться осмыслять свою жизнь уже с иных позиций, нежели это было в предшествующий период. Поразмышляв об этом, пусть она идет причащаться.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Наверх

Рейтинг@Mail.ru