архимандрит Павел (Груздев) — 1

Прот. Георгий и Марина Александровна Митрофановы
Архимандрит Павел (Груздев)
Беседа первая

Протоиерей Георгий Митрофанов:
Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Сегодняшняя программа будет посвящена жизненному пути и пастырскому служению одного из наиболее замечательных пастырей ХХ века Русской Православной Церкви, архимандрита Павла (Груздева).
Определив его сейчас словами «один из замечательных пастырей Русской Православной Церкви ХХ века», я невольно вспоминаю его образ и чувствую, что этих слов оказывается недостаточно для того, чтобы выразить глубокую духовную сущность этого подлинно народного пастыря. Сегодняшняя наша программа будет посвящена его замечательной, уникальной личности.
Сегодняшнюю программу веду я, протоиерей Георгий Митрофанов, а беседовать со мной будет моя супруга Марина Александровна. Связано это именно с тем, что отцу Павлу (Груздеву) довелось сыграть довольно значительную роль в жизни нашей семьи, о чем мы расскажем в дальнейшем.
А сейчас мне бы хотелось сказать несколько слов о том, чем же были в Русской Православной Церкви ХХ века те, кого сейчас принято называть «старцами».
Слово «старец» менее всего применимо именно к отцу Павлу (Груздеву). Ибо был он одним из многих в чем-то даже незаметных, служивших в глубокой провинции русских православных пастырей, которые и смогли на своих плечах вынести бремя сохранения русской церковной жизни в страшный ХХ век. Действительно, после тех испытаний, которые понесла наша Церковь в 1920-40-е годы, когда подавляющее большинство ее духовенства было физически уничтожено, когда были практически сведены на нет все веками развивавшиеся разнообразные стороны церковной жизни – и жизнь приходская, и жизнь монастырская, и жизнь духовных школ. Лишь отдельными, очень немногочисленными русскими пастырями, как правило проходившими через тяжелейшие испытания ХХ века, сохранялась в нашей стране память о том, что же такое Русская Православная Церковь. Память о той жизни, которой, казалось бы, жили веками наши предки, память о той жизни, которая открывала и открывает всем нам путь к вечности, путь ко Христу.
Действительно, при том, что подавляющее большинство нашего духовенства было уничтожено, немногочисленные выжившие священнослужители должны были нести на себе очень тяжелое бремя. Бремя окормления людей, которые уже достаточно глубоко расцерковились. Какими должны были быть эти пастыри ХХ века? Какой должна была быть их пастырская проповедь, их пастырское служение? Ответить на эти вопросы нелегко, тем более что для многих наших современников представляется, что пастыри ХХ века, среди которых были многие из тех, кого называют «старцами» сейчас, – это были пастыри, очень непохожие, например, на оптинских старцев, достаточно хорошо известных нам по описаниям современников. Пастырство ХХ века – это было пастырство мучеников и исповедников. Это было пастырство людей, часто поднимавшихся из низов народной жизни и стяжавших в своей пастырской деятельности подлинно духовный облик русского священнослужителя, которому уже, казалось, не оставалось места в советской действительности.
Архимандрит Павел (Груздев) был одним из таких пастырей, который чудом физически выжил в гонениях, в лагерном заточении; который чудом духовно жил и преображался сам и преображал других в тяжелом служении провинциального приходского батюшки советского времени. Но прежде чем мы будем говорить о его действительно во многом уникальном опыте, опыте и личностном, человеческом, опыте пастырском, духовном, мне бы хотелось, чтобы Марина Александровна познакомила нас с основными этапами жизненного пути этого пастыря, о котором сейчас все чаще и чаще говорят, о котором сейчас уже начинают выходить отдельные книги, но который именно в своих основных этапах жизненного пути еще мало кому известен в нашей церковной жизни.
Расскажите, пожалуйста, Марина Александровна, о том, каковы были основные вехи жизненного пути отца Павла.

Марина Александровна Митрофанова:
Отец Павел по паспорту родился 3 августа 1911 года, но по рассказам самого отца Павла своим днем рождения он считает 10 января 1910 года. Я потом объясню, с чем связаны такие расхождения. Родился он в деревне Большой Барук Мологского уезда Ярославской губернии в семье Александра Ивановича Груздева и Александры Николаевны Груздевой, урожденной Солнцевой. Отец отца Павла был мальчиком отослан в лавку мологского купца Иевлева, и там он выучился профессии мясника, и потом всю жизнь он старался, если ему это удавалось в силу разных обстоятельств, заниматься этим своим делом. У отца Павла была сестра Ольга, которая была инокиней Кирилло-Афанасьевского женского монастыря в уездном городе Молога, а две сестры бабушки отца Павла также были монахинями этого монастыря. И вот такие родственные связи определили весь дальнейший путь и становление отца Павла, потому что будучи еще совсем маленьким, трех лет, он впервые как убежал в этот Кирилло-Афанасьевский монастырь к тетке, так он всю свою жизнь практически с ним и соединил, потому что в 1913 году, в дни Романовских торжеств, когда архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон пребывал в Мологском Кирилло-Афанасьевском женском монастыре, получилось так, что среди и инокинь, и паломников, и местных жителей, которые собрались в монастырь по случаю приезда архипастыря, он благословлял участников этих торжеств памятными монетами и медалями, выпущенными по случаю юбилея. И получилось так, что уже трехлетним, совсем маленьким ребенком, отец Павел повстречался с владыкой Тихоном, который впоследствии был избран Патриархом Московским. И таким образом он как будто его благословил на всю его дальнейшую жизнь, в том числе и монашескую, потому что позже, когда в 1918 году Патриарх Тихон посещал родные ему по духу места, и в том числе Мологский Кирилло-Афанасьевский монастырь, он благословил его четками и скуфейкой, которые отец Павел и воспринял, будучи даже еще ребенком, как такое Патриаршее благословение на свое дальнейшее определение в жизни.

Прот. Георгий Митрофанов:
Марина Александровна, я бы хотел обратить внимание наших слушателей на одну очень важную деталь. Действительно, начало жизни отца Павла предвещало ему удивительно яркий и, казалось бы, очевидный путь – путь церковного служения. И происходил он – я бы хотел этот момент подчеркнуть – из ярославской земли, уроженцы которой отличались очень глубокими церковными традициями, крестьянство которой действительно было очень тесно связано с жизнью церковной. И вот это сочетание, с одной стороны, крестьянской среды, в которой родился отец Павел, со средой монашеской, с которой были связаны его родственницы, действительно создавало тот микромир подлинного народного благочестия, не так уж широко распространенного в начале ХХ века, но которое, видимо, во многом определило формирование личности будущего архимандрита. И здесь, конечно, для меня лично, как для церковного историка, занимающегося ХХ веком, интересен эпизод встречи Патриарха Тихона в 1918 году с будущим архимандритом Павлом. Действительно, ярославская земля была очень дорога Патриарху Тихону; он туда отправился после своего длительного служения в Северной Америке и очень сердечно воспринял эту землю. И вот то, что в 1918 году имел место такого рода его архипастырский визит, меня, конечно, очень заинтересовало.
Итак, казалось бы, все эти события свидетельствовали о том, что крестьянский мальчик уже предопределен с детских лет к такому традиционному монашескому житию. И, конечно, тогда, в 1918 году мало кому ведомо было, что этот вроде бы ясный, с духовной точки зрения определенный путь станет для будущего архимандрита Павла, как и для всей нашей Церкви, как и для самого Святейшего Патриарха Тихона, путем крестным.
Но что же было дальше?

М.А.Митрофанова:
Мне только хотелось бы для того, чтобы слушатели лучше себе представили, что такое был архимандрит Павел, процитировать его рассказ об этом событии. Дело в том, что Патриарх жил тогда в Толгском монастыре и в силу ряда обстоятельств вынужден был его покинуть и скрывался в более спокойной и тихой Мологской обители. И вот матушка-игумения истопила для владыки баню, а монастырь женский, и послать в качестве помощника в баню было некого. Поэтому в баню послали восьмилетнего Павлушу мыться вместе с Его Святейшеством.
И вот отец Павел рассказывает: «Топят баньку-то, а игуменья и зовет: «Павелко!» (меня, значит), «Иди, с владыкой в баньке помойся!» И Патриарх Тихон мне спинку мыл, и я ему».
Отец Павел очень любил рассказывать эту историю, она очень трогательно звучащая, и одновременно она для меня важна тем, что он своим таким нехитрым рассказом немножко снижал то пафосное значение этой встречи для слушателей. Потом из всего поведения отца Павла будет понятно, почему он это делал.
Тем не менее в этом монастыре отец Павел учился в церковно-приходской школе, нес послушание на скотном дворе, пел на клиросе, звонил в колокола. И когда после революции монастырь был закрыт и преобразован в так называемую Афанасьевскую трудовую артель, он работал в качестве трудника и помощника в этой сельскохозяйственной артели. Но в 1929 году произошла окончательная ликвидация монастыря, потому что в этом монастыре в отличие от очень многих монастырей спасалось больше сотни монахинь, которые не покинули свою обитель после закрытия. И когда пришло постановление о полном закрытии монастыря и ликвидации храмов Афанасьевской обители, то отец Павел оказался, так же, как и очень многие монахини и работники этого монастыря, абсолютно свободным. И 31 марта 1929 года с благословения игумении Августы отец Павел переехал на жительство в город Новгород. Произошло это не случайно, а по ходатайству бывшего сослуживца отца, который после Первой мировой войны принял монашеский постриг в Хутынском монастыре. И поскольку отец Павел очень хотел монашеского жития, то его отец обратился к своему бывшему сослуживцу, потому что во время мировой войны отец был унтер-офицером и командовал взводом, а его помощник, а тогда уже иеромонах Иона (Лукашев) подвизался в Хутынском монастыре. Таким образом, отец, списавшись с ним, отправил своего сына к нему. По приезде в Великий Новгород отец Павел работал на судостроительной верфи в Деревенице, возле Спасо-Преображенского Хутынского монастыря, и в свободное от работы время пел и читал на клиросе в монастыре, нес послушание звонаря, следил за порядком и чистотой у раки со святыми мощами преподобного Варлаама Хутынского. Во время пребывания в Варлаамо-Хутынском монастыре, по благословению епископа Алексия (Симанского), будущего Патриарха, он становится рясофорным.
Но после разгона монахов Спасо-Преображенского Хутынского монастыря в 1932 году отец Павел покидает Новгород и возвращается к своим родителям в Мологу, устраивается работать на скотном дворе на государственной селекционной станции, которая была размещена на территории бывшего Афанасьевского монастыря. И по мнению очень многих мологжан, в том числе и родных отца Павла, несмотря на все тяжести жизни, которые были в то время, материальные и другие, жизнь потихоньку стала налаживаться. Но в 1938 году в связи с затоплением мологских земель для строительства Рыбинского водохранилища семья Груздевых вынуждена была перебраться в город Тутаев, бывший Романов-Борисоглебск.
Отдельный рассказ о затоплении Мологи, о том, как жители разбирали дома и сплавляли на плотах вниз по течению, и как всем было тяжело, можно будет потом найти во многих источниках. Дело в том, что отец Павел очень хорошо это помнил, потому что всю свою жизнь вел тетради, где он записывал и поминал всех монахинь и монахов, псаломщиков, диаконов, священников и благочестивых людей, которых ему приходилось встречать в жизни, и у него сохранились рассказы об этом переселении, которое было сродни настоящей катастрофе. И вот здесь, на левом, крутом берегу Волги его отец ставит заново избу и поселяется на постоянное жительство. Отец Павел ходит в Леонтьевскую церковь, поет на клиросе и пономарит при иеромонахе Николае (Воропанове), который был насельником Павло-Обнорского монастыря, а после его закрытия оказался в Тутаеве. Павло-Обнорский монастырь был очень значим в духовной жизни отца Павла (Груздева), потому что именины свои он праздновал в день памяти преподобного Павла Обнорского, это был его небесный покровитель. И для него это было не случайно, а очень знаково.
Но 13 мая 1941 года все они были арестованы по делу группы церковнослужителей, возглавляемых архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым). Это история, которая требует отдельного рассказа, здесь очень сложно долго на этом останавливаться. Но обязательно нужно сказать о том, что они были осуждены достаточно сурово. Отец Павел, отец Николай (Воропанов), игумения Олимпиада (Пальчикова) и вместе с ними еще тринадцать человек получили суровые приговоры. Владыка Варлаам (Ряшенцев), который был преемником владыки Агафангела (Преображенского) и вместе с ним подписал письмо об отказе от канонического общения с митрополитом Сергием (Страгородским), принял на своих руках уход владыки Агафангела и таким образом не только физически оказался рядом в момент его смерти, отпевал его, хоронил, но при этом он еще и принял на себя духовную сторону его. Власти недолго терпели владыку Варлаама, который управлял Ярославской епархией до 3 января 1930 года, когда он был арестован и был заключен в лагерь сроком на три года. Несмотря на то, что он вернулся в Ярославль, он был арестован повторно, отправлен на север в лагеря и умер в тюремной больнице Вологды 20 февраля 1942 года. Но, несмотря на то, что владыки Варлаама не было в тот момент в Ярославле, создание дел по ликвидации «контрреволюционно-монархических групп» было в полном ходу. Из справки по архивно-следственному делу №18685 мы узнаем: «В мае-июне 1941 года управлением НКВД Ярославской области ликвидирована церковно-монархическая организация «Истинноправославная Церковь» в количестве тринадцати человек, существовавшая под руководством архиепископа Варлаама (Ряшенцева). Груздев Павел Александрович, являясь участником антисоветской группы в городе Тутаеве Ярославской области, принимал участие в антисоветских сборищах этой группы. Обвиняемый, будучи участником антисоветской группы с 1938 по 1940 год, размножал для группы антисоветские стихотворения, хранил у себя частицы мощей, несколько сот печатных изображений святых и при помощи этого проводил антисоветскую агитацию против существующего строя в нашей стране». В вину ему ставилось также то, что он он переписывал антисоветские стихотворения о Павло-Обнорском монастыре и стихотворения, тоже антисоветского содержания, под названием «Под крестом».
Аресту тринадцати человек в Ярославле и Тутаеве предшествовал донос в органы госбезопасности священника Сергия (фамилия его не названа). Здесь мы узнаем дополнительные детали, из-за которых отец Павел был привлечен. Они очень просты, но они очень хорошо его характеризуют. Например, цитирую: «Высказывал среди окружающих лиц свои антисоветские настроения, в частности, говорил в отношении демонстрации, что «с красным флагом наперед одурелый прет народ». Вот такие обвинения были предъявлены отцу Павлу и по статье 58, части 1, пункт 10 и 11 – это «контрреволюционная монархическая деятельность» и «вхождение в организацию». Он был приговорен к шести годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Отбывал свой срок в вятских трудовых лагерях. А иеромонах Николай (Воропанов), игумения Олимпиада (Пальчикова) и еще несколько человек были расстреляны 3 сентября 1941 года.

Прот. Георгий Митрофанов:
Здесь мне как церковному историку хотелось бы сделать небольшой комментарий. Действительно, когда мы размышляем над тем жизненным путем, который проходил отец Павел (Груздев), нельзя не поразиться тому, что он действительно оказался в гуще во многом трагических церковно-политических событий. Прежде всего, то, что он оказался в 1929 году в монастыре, то, что он стал рясофорным монахом в то время, когда начинается массовое закрытие монастырей, конечно, говорит о том, что, может быть, и не сознавая в полной мере всей ответственности своего решения, молодой монах готов был в самых тяжелых условиях, не считаясь ни с какими опасностями, идти по тому пути, к которому Господь его призвал с детских лет. Действительно, несмотря на то, что последние монастыри были закрыты в нашей стране в 1934 году, и многие насельники монастырей подвергались арестам, заключениям и высылкам, отец Павел остался на свободе и, пережив еще одну страшную трагедию – исчезновение с лица земли родной деревни, – он продолжал жить в лоне своей семьи, своего дома, который заново отстроил отец, и подвизаться в одном из приходских храмов. Может быть, именно тогда, не став монастырским монахом, поскольку монастыри были закрыты, он начал свое уже, собственно, приходское служение – пока еще в качестве пономаря, псаломщика. Но он уже избрал для себя путь монашеского служения на приходе.
Интересна еще и другая деталь. Действительно, то, что жизнь связала отца Павла с архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым), весьма примечательно. Надо ведь иметь в виду то, что архиепископ Варлаам (Ряшенцев) был одним из наиболее близких для митрополита Агафангела (Преображенского), будущего священноисповедника, архипастырем. Точно так же, как сам митрополит Агафангел (Преображенский) был духовно очень близок со Святейшим Патриархом Тихоном – неслучайно Патриарх Тихон назначил в 1922 году именно митрополита Агафангела своим Местоблюстителем. То же самое решение он воспроизвел и в 1923 и в 1925 году. Действительно, Патриарха Тихона, благословившего ребенка Павлушу на монашеский путь, связывала с митрополитом Агафангелом глубокая духовная дружба.
То, что затем Варлаам (Ряшенцев) становится архипастырем, который во многом, видимо, формировал развитие будущего архимандрита Павла, весьма примечательно. Перед нами, по существу, преемство традиций в условиях гонений, преемство традиций тех архипастырей, которые не просто стали жертвами гонений, но которые в этих гонениях пытались сохранить ту церковную жизнь, в которой ощущение свободы и любви должно было определять умонастроение православных христиан. Я подчеркиваю этот момент – ведь далеко не случайна была оппозиция митрополита Агафангела и архиепископа Варлаама политике митрополита Сергия в 1927 году, пытавшегося подчинить Церковь государству. Они хотели отстоять другую Церковь, в которой бы присутствовала та духовная свобода, которой лишали наш народ богоборческие власти. Да, это обрекало их на гибель, это обрекало их на смерть, но они шли именно таким путем, пережив уже страшные гонения 1937 года, когда стало ясно, что церковная жизнь в нашей стране может просуществовать не более, чем несколько лет.
То, что арест будущего архимандрита Павла произошел в мае 1941 года, как раз свидетельствует о том, что гонения, резко усилившиеся в 1937 году, продолжались и в начале войны. И эта кампания по выявлению якобы контрреволюционных и монархических церковных групп и в Ярославской епархии, и в Костромской епархии, которая имела место как раз в 1942 году (там была серия процессов), все это свидетельствовало о том, что любая форма церковной жизни уже воспринималась властями как элемент контрреволюции, которая должна жестоко искореняться по всей территории нашей страны. Это звучит во многом странно, учитывая то, что для самого будущего архимандрита Павла церковная жизнь была прежде всего жизнью церковной. И оказавшись вне монастырских стен в одном из приходских храмов, он менее всего думал о том, чтобы заниматься какой-то политической деятельностью. В том и заключалось, видимо, будущее призвание отца Павла, что он уже в своей церковной, сначала псаломнической, а потом пастырской деятельности символизировал собой в жизни людей присутствие той, традиционной, народной церковной жизни, которую так пытались искоренить богоборческие власти по всей нашей стране. И он уже по одному тому рассматривался как контрреволюционер и получил в свои, достаточно еще юные, годы – ему в это время только исполнилось тридцать лет – приговор достаточно суровый, но не столь суровый, каким он мог бы быть в 1937 году. Слава Богу, он остался жив, но оказался в ситуации, когда жизнь для него стала новым испытанием – уже испытанием в лагерных узах.
Итак, в 1941 году он получил шестилетний срок и оказался в вятских лагерях.

М.А.Митрофанова:
Единственное, что я хотела бы добавить, что отец Павел сидел в тюрьме в Коровниках в Ярославле – это была одна из самых тяжелых и страшных тюрем. И вот как он рассказывал о том, как его допрашивали: «Ты, Груздев, если не подохнешь здесь, в тюрьме» – кричал следователь, – «то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь. Хорошо ее запомнишь. Спасский моя фамилия, следователь Спасский». «Прозорливый был, зараза» – рассказывал потом батюшка, – «страха, правда, не имею, но фамилию его не забыл. До смерти помнить буду – ведь все зубы мне повыбил, только один на развод оставил». Была у отца Павла привычка – когда он нервничал, то крутил одним большим пальцем вокруг другого. «Меня за то, что крутил пальцем на допросе – нервы-то не железные – так следователь избил: «А, колдуешь!» И бац, в зубы. Вот здесь три зуба сразу вылетело. Немного погодя опять машинально пальцами кручу – «Что, издеваешься?!» Опять – бац, в зубы. «У меня и так все кости переломаны» – пожаловался раз батюшка. Требовали от него на допросах подписать бумагу. «Подробного содержания не помню, но смысл уловил: от веры отрекаюсь, Бога нет, заблуждался». «Нет, говорю, гражданин начальник, этой бумаги я подписать не могу». Сразу мне – бац в морду опять: «Подпишешь, фашистская сволочь!» «Гражданин начальник, говорю, спать охота – который раз рожу мне мочалите». Бац – снова в морду. Так где же зубов-то столько наберешься?»

Прот.Георгий Митрофанов:
Я бы хотел опять-таки обратить внимание на обстоятельства вот этого следствия. С одной стороны, да, безусловно, органы Наркомата госбезопасности в это время должны были выявлять как можно большее количество контрреволюционных церковных группировок, и это уже одно вменялось им в заслугу. Конечно, они должны были выбивать показания о том, что подследственный занимался контрреволюционной деятельностью. Но, с другой стороны, мы видим, что следователь с фамилией Спасский – безусловно, свидетельствующей о том, что он происходил из духовного сословия и как-то осмыслял это для себя – стремится не просто выбить из подследственного показания в контрреволюционной деятельности, но стремится заставить его в прямом смысле отречься от Христа. Это далеко не часто встречалось на допросах в НКВД-КГБ, и в данном случае эпизод, о котором вспоминает в столь характерной для него форме отец Павел, очень показателен. По своему существу отец Павел уже тогда оказался перед очень духовно значимым для себя выбором: он должен был не просто отстаивать свое честное имя, отказываясь давать ложные показания, которые из него выбивали. Он должен был, действительно, сохранить верность Христу. И, может быть, это давало ему дополнительные силы.
То, что следователь Спасский в данном случае выступает, действительно, как достойный продолжатель дела гонителей Церкви со времен еще первых христиан, лишь подчеркивает то обстоятельство, что даже в мае 1941 года, даже в условиях уже начавшейся летом 1941 года войны, для властей Церковь оставалась заклятым врагом. И каждый честный христианин должен был не только признать себя виновным в контрреволюции, но должен был, отрекаясь от Христа, спасать свою жизнь. И уже тогда тридцатилетний отец Павел нашел в себе силы засвидетельствовать свою верность Христу, потеряв не только свои зубы на этих допросах, потеряв не только значительную часть своего крепкого крестьянского здоровья, но и обретя для себя ту самую веру во Христа гонимого, которая помогла ему во всей его дальнейшей деятельности. Он запомнил очень хорошо, что даже нося фамилию Спасский, представитель богоборческой советской власти является врагом Христовым. И с этой памятью он прожил, я думаю, всю дальнейшую жизнь.
А что же имело место в вятских лагерях? Есть какие-то воспоминания отца Павла по этому поводу?

М.А.Митрофанова:
Да, приговор по делу архиепископа Варлаама и группы тринадцати был вынесен 30 июля 1941 года, а в вятские лагеря отец Павел попал в декабре месяце. Вот как он вспоминает об этом: «В самый канун Рождества обращаюсь к начальнику и говорю: «Гражданин начальник, благословите в самый день Рождества Христова мне не работать. Зато я в другой день три нормы дам. Ведь я человек верующий, христианин». «Ладно, отвечает, благословлю». Позвал еще одного охранника, такого же, как сам, а, может быть, и побольше себя. Уж били они меня, родные мои, так, что не знаю уж, сколько за бараком на земле лежал. Пришел в себя, как-то ползком добрался до двери, а там уж мне свои помогли и уложили на нары. После того неделю или две лежал в бараке и кровью кашлял. Приходит начальник на следующий день в барак: «Ну что, не подох еще?» С трудом рот открыл: «Нет, говорю, еще живой, гражданин начальник». «Погоди, отвечает, подохнешь». Было этот как раз в день Рождества Христова.

В вышине небесной
Много звезд горит,
Но одна всех ярче,
Ярче всех блестит.

То звезда Младенца
И Царя царей,
Он положен в ясли
Матерью Своей.

И волхвы с востока
За звездой идут,
И дары с любовью
Господу несут.

Братья, поспешите
Господа принять,
Поспешим с любовью
Хлеб и соль подать.

Это одно из любимых стихотворений отца Павла о Рождестве, которое он прочитал в одном из дореволюционных сборников «Религиозно-нравственных стихотворений для народа». Он очень любил это стихотворение и на Рождество всегда читал, потому что Рождество было одним из самых любимых праздников отца Павла.
Вот такой была у него встреча Рождества в вятских исправительно-трудовых лагерях в Кировской области Кайского района в почтовом отделении Волосница. Но отец Павел ухитрялся даже в таких тяжелых жизненных условиях быть совершенно особым человеком. Я хочу привести одно свидетельство, оно довольно длинное, но его нельзя не привести, потому что во всех воспоминаниях, которые приходилось читать о том, что люди пережили в лагерях, такого я не встречала ни разу.
«В середине войны, году в 43-м, открыли храм в селе Рудники, который находился в пятнадцати верстах от лагпункта №3, где отбывал срок отец Павел. И настоятелем вновь открывшегося храма был назначен бывший лагерник священник Анатолий Комков. Это был протоиерей из Бобруйска, который был в лагере вместе с отцом Павлом, только во второй части. Статья была у него такая же, как у отца Павла. Но почему-то его освободили досрочно. Как говорил отец Павел, кажется, по ходатайству, еще в 42-м или в 43-м году. Протоиерей Анатолий Комков, освободившийся досрочно, приехал к владыке Вениамину, который управлял тогда Кировской епархией, и тот благословил его служить в селе Рудники.
«На ту пору отбывала с нами срок наказания одна игумения», – вспоминал отец Павел, – «не помню, правда, какого монастыря. Но звали ее мать Нина, и с нею послушница мать Евдокия. Ладно, живут они в лесу, и как-то игумения мне говорит: «Павлуша, церковь в Рудниках открыли, отец Анатолий Комков служит – не наш ли протоиерей из второй части? Если наш, братию-то в церкви причастить, ведь не в лесу». А у меня в лагере был блат со второй частью, которая заведует всем этим хозяйством, пропусками, справками разными – словом, входом в зону и выходом из нее. «Матушка игумения, спрашиваю, а как причастить-то?» А сам думаю: «Хорошо бы». «Так у тебя блат-то есть?» «Ладно, соглашаюсь, есть». А у начальника второй части жена была, Леля, до корней волос верующая. Деток-то у ней – одному год, второму – два, третьему – три, много их у нее было. Муж ее заведовал пропусками. Она как-то подошла ко мне и тоже тихо говорит: «Павло, открыли церковь в Рудниках. Отец Анатолий Комков из нашего лагеря там служит. Как бы старух причастить, которые в лагере-то?» «Я бы рад, матушка, да пропусков на всех нету». Нашла она удобный момент, подъехала к мужу и говорит: «Слушай, с Павлухой-то отпусти стариков до старух в Рудники причаститься». Подумал, подумал – «Ну, пускай идут», отвечает он своей Леле. Пришло время – как-то вызывает меня на вахту: «Эй, номер 513!» «Я Вас слушаю, говорю». «Так вот, вручаем тебе бесконвойных свести куда-то там, сами того не знаем, начальник приказал. Пятнадцать-двадцать человек. Но, смотри (кулак мне к носу ого!), отвечаешь за всех головой. Если разбегутся, то сам понимаешь». «Чего уж не понять! Благословите». «Да не благословите, а …» А матом-то….» При этих словах тяжело вздохнул батюшка и добавил: «Причаститься-то…»
Еще глухая ночь, а уж слышу, как подходят в бараку, где я жил: «Не проспи, Павелко, пойдем. Не опоздать бы нам, родненький… Верст пятнадцать идти, далеко…» Это они мне шепчут, шепчут, чтобы не проспать, а я и сам-то не сплю, как заяц на опушке. Ладно, хорошо. Встал, перекрестился. Пошли. Три-четыре иеромонаха, пять-шесть игуменов, архимандритов, просто монахи – человек пятнадцать-двадцать. Был среди них и оптинский иеромонах отец Паисий.
Приходим на вахту, снова меня затребовали: «Номер 513-й, расписывайся за такие-то номера. К примеру – 23, 40, 56 и дальше. Обязательство подписываю, что к вечеру всех верну в лагерь. Целый список людей был. Вышли из лагеря, идет. А радости-то у всех! Хоть миг пускай, а свобода! Но при этом не то, чтобы побежать кому-то куда, а и мысли такой нет – ведь в церковь идем, представить и то страшно.
«Пришли, милые!» Батюшка отец Анатолий Комков дал подрясники. «Служите!» А слезы-то у всех текут. Столько слез я ни до, ни после того не видывал. Господи, так бесправные-то заключенные в церкви! Родные мои, а служили как! Огонь сам с неба сходил на это домишко, сделанный церковью. А игуменья и монашки – так как же они пели! Родные мои, они причащались в тот день не в деревянной церкви, а в Сионской горнице, и не священник, а Сам Иисус сказал: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое».
Все мы причастились. Отец Анатолий Комков всех нас посадил за стол, накормил – картошку, миску сумасшедшую, грибов нажарили. «Ешьте, родные, на здоровье». Но пора домой. Вернулись вечером в лагерь – а уже теперь хоть и на расстрел: приобщились Святых Христовых Таин. На вахте сдал всех под расписку. «Молодец, 513-й, всех вернул».
«А если бы не всех?» – спросила слушавшая батюшкин рассказ его келейница Марья Петровна. «Отвечал бы по всей строгости головой, Манечка». «Но ведь могли же сбежать?» «Конечно могли, только куды им бежать – лес кругом, Манечка. Да и люди они были не те. Честнее самой честности. Одним словом, настоящие православные люди».

Вообще отец Павел очень любил и часто рассказывал, особенно в последние годы своей жизни, о том, как он жил в лагере. И всегда эти рассказы сопровождались памятью о чем-то очень светлом. Он всегда говорил о том, что тюрьма и лагерь его многому научили, и вот, слушая эти рассказы, читая их, удивляешься тому необыкновенно светлому чувству, с каким он вспоминал то, что с ним тогда происходило.
В 1947 году отец Павел был освобожден по истечению срока заключения и возвратился в Тутаев, где работал в конторе «Заготсено», а в свободное время он продолжал ходить в церковь, пономарил, читал и пел на клиросе. Но 1 декабря 1949 года он был повторно арестован по старому обвинению и сослан на неопределенный срок в город Петропавловск в Северо-Казахстанской области, где работал чернорабочим в облстройконторе. Там он жил у одних старичков, которым помогал вести хозяйство, а по воскресеньям помогал батюшке в Петропавловском соборе за богослужением. Так продолжалось до 20 августа 1954 года, когда в спецкомендатуре МГБ города Петропавловска отцу Павлу было объявлено о снятии с него всех ограничений. Он возвратился в Тутаев к родителям и опять устроился работать рабочим в горкомстройконторе, занимался строительством дорог, обустройством парков и скверов, а в свободное время опять пел на клиросе и пономарил в Воскресенском соборе. И здесь произошла его встреча с Преосвященным Исаией, епископом Угличским, который управлял в то время Ярославской епархией. 25 апреля 1955 года отец Павел отправляет епископу Исайе просьбу о рукоположении его в священники. Хочу немножко прочитать из этого прошения:
«Преосвященнейшему епископу Исайе покорнейшая просьба от Павла Александровича Груздева.
Христос воскресе! Ваше Преосвященство, владыко святый! Господь наш Иисус Христос святым Своим ученикам и апостолам, а в лице их и всем христианам сказал: «Жатвы убо много, делателей же мало». На основании этих святых слов дерзнул и аз, недостойный, молити убо Вас, Господина жатвы, да изведете меня делателя на жатву Господню: то есть причесть мое недостоинство к лику служителей святого алтаря. Множество верующих нашего города Тутаева мне заявляют, почему я с моими познаниями и способностями не прошу Вашу святыню о рукоположении меня во священники. И сам я духом чувствую, что моя дорога должна идти на службе Богу. С богослужением Православной Церкви знаком, духовно-нравственное мое поведение могут засвидетельствовать мой духовник священник Ярославской Феодоровской церкви отец Дмитрий Смирнов, с которым я был забран и судим по одному делу, алтарница той же церкви монахиня Агафангела, сторожиха церкви Архангелов села Норское Манькова Екатерина Ивановна, псаломщик села Крест инокиня Агапия. Упомянутые лица знают меня и жизнь мою иоты. Из города Петропавловска характеристику можно затребовать от настоятеля собора протоиерея Владимира Осипова. Для личных объяснений по первому Вашему вызову прибуду в отделение Патриархии. Остаюсь преданный всецело воле Божией и Вашему архипастырскому попечению Павел Груздев»
И владыка Исайя, который обратил внимание на отца Павла, сказал ему о том, что ему обязательно, прежде чем он сможет поднять вопрос о его рукоположении, нужно снять с себя судимость. На это тоже ушло некоторое время. 21 января 1958 года был подписан протокол заседания Президиума Верховного Совета СССР о снятии судимости с Груздева Павла Александровича. И 9 марта 1958 года за Божественной Литургией в Феодоровском кафедральном соборе города Ярославля он был рукоположен Преосвященным Исаией, епископом Угличским в сан диакона, а 16 марта – в сан священника и определен настоятелем Воскресенской церкви села Борзово Рыбинского района.

Прот. Георгий Митрофанов:
Сейчас мне бы тоже хотелось сделать некоторый комментарий по поводу основных вех жизненного пути отца Павла (Груздева). Действительно, получив, наконец, свободу после своего тяжелого лагерного срока, он лишь на короткое время оказывается вне заключения. Очередной арест в 1949 году совпал с началом новых гонений на Церковь, которые продолжались с 1949 по 1953 год. Мы видим, что отец Павел оказывается в ситуации, когда по нему, еще даже не принявшему священный сан рясофорному иноку проходит каток этой репрессивной машины богоборческого государства. И тем не менее он продолжает идти своим путем, благо в условиях ссылки у него была возможность даже подвизаться в храме Божием.
Далее следует освобождение из ссылки в 1954 году, это тоже оччень характерно, потому что, действительно, период 1954-56 годов был периодом определенного рода ослабления давления государства на Церковь; это было время, когда возникло ощущение, что, может быть, суровых гонений дальше уже и не будет. И здесь показательно желание отца Павла (Груздева) продолжить свое служение в Церкви в священном сане. Но вот что примечательно: его рукоположение происходит уже в 1958 году, а это был практически второй год новой кампании гонений на Русскую Православную Церковь, уже гонений хрущевского времени. И показательно, что отец Павел, конечно же, пройдя лагерь и ссылку, прекрасно сознавая то, что происходит в стране, прекрасно отдавая себе отчет в том, что Церковь вновь оказывается гонимой, уже в 1958 году, будучи зрелым человеком, 47 лет, принимает на себя священный сан для того, чтобы продолжать свое церковное служение в том качестве, которое и определит всю его последующую жизнь именно как служение пастыря.
Я думаю, что на этом эпизоде жизни и служения архимандрита Павла (Груздева) мы прервемся, и в следующей нашей программе продолжим разговор о дальнейшем жизненном пути архимандрита Павла (Груздева).
Благодарим вас за внимание. Всего доброго!