Обсуждение фильма режиссера и сценариста Андрея Смирнова «Жила-была одна баба». Протоиерей Александр Степанов, протоиерей Георгий Митрофанов, историк Сергей Подболотов. Часть 2

Программа «Уроки истории»

25 февраля 2012 г.

Прот. А.Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! В эфире радио «Град Петров», программа «Уроки истории». У микрофона ее ведущий, протоиерей Александр Степанов. Сегодня мы продолжаем наш разговор о фильме Андрея Смирнова «Жила-была одна баба». В прошлой программе мы уже говорили о высоких художественных достоинствах этого фильма и о серьезности исторических проблем, в частности, и проблем церковной жизни, которые этот фильм ставит перед нами. Как и в прошлый раз, в нашей программе принимают участие профессор Санкт-Петербургской духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов и преподаватель Европейского университета, историк Сергей Павлович Подболотов. В прошлый раз мы остановились на очевидной проблеме фильма – отсутствие в нем очень важного исторического периода с 1914 по 1920 год, когда происходила, собственно, революция в деревне, происходил черный передел, разорение дворянских усадеб, убийство и изгнание помещиков, и устройство на этом месте, так сказать, мужицкого царства.
Сергей Павлович, известно Вам, были ли отсняты какие-то сюжеты из этого периода Андреем Смирновым?

С.Подболотов: Насколько я знаю, изначально 1917 год Андрей Сергеевич хотел показать. Просто, мне кажется, под влиянием масштабов этих задач и уже того, что фильм получался такой огромный, ему показалось, что лучше его тематике отвечают эпизоды, которые он взял, но мне как историку, конечно, весьма обидно. Но 1917 год вот так выпал, и, конечно, это целостной картины не создало. И как отец Георгий совершенно правильно говорит, получилась такая вот лоскутность изображения.

Прот. А.Степанов: Да, с одной стороны, он хотел показать крестьянскую жизнь, потому помещичья жизнь, купеческая жизнь, городская абсолютно как бы вышли. Но ведь крестьянская жизнь существовала как минимум в связи с существованием помещиков, и поэтому эта связка, которая очень много определяла в жизни, в психологии, в устремлениях крестьян, оказалась оборвана, просто исключена, и поэтому многое стало непонятным.

С.Подболотов: Еще мне кажется, опять же, говоря об исторической реальности, все-таки жизнь крестьянская менялась очень быстро в это время. И тенденции очень противоречивы и различны, и столыпинское правительство уже планировало совершенно в реальной действительности того времени ввести обязательное начальное образование для всех. Грамотных крестьянок по переписи 1897 года было 6%, но все-таки они были, и крестьянское население стремительно начинало писать и читать. Опять же, умные люди говорят: дайте вашему крестьянству 3 класса образования – получите революцию. Вполне возможно. Довольно легко себе представить, что эти люди начали бы читать – О, повесим попа – жизнь намного улучшится! О, поделим землю! Тут, конечно, да.
Но Вы знаете, когда я смотрел фильм, мне это несколько раз напомнило мемуары Владимира Войтинского, опять же, не на православном радио будь помянут, это в свое время большевик. Я заинтересовался его воспоминаниями, потому что он после приезда Ленина в апреле 1917 года в Петроград ушел к меньшевикам, и как часто бывает с бывшими большевиками, он размазал всю подноготную этой партии, поскольку он всю ее знал изнутри. Потом он стал членом грузинского большевистского правительства, эмигрировал в Америку, стал там преуспевающим бизнесменом, что довольно странно для марксиста. Он описал свой опыт общения с крестьянами. Он был звездой революционных митингов осенью 1905 года в Петербургском университете, и в Горном институте один из самых популярных ораторов в студенческой среде. Он взял своего коллегу, такого же юного революционера, чуть ли не гимназиста, и они поехали в деревню. Так сказать, хождение в народ, дубль два: агитировать крестьян. Они знали местную учительшу, которая, конечно, тоже была революционерка. Она организовала крестьянский сход, они выступили там, единогласно была принята резолюция против самодержавия, против царя – все подняли руку. Они ушли ночевать к этой учительнице, а ночью у одного из крестьян сдохла корова. Это изменило ситуацию радикально, потому что крестьяне, в своей мудрости, решили, что эти агитаторы корову и потравили. Ну и взяли вилы, у кого что было, и стали наутро их ловить. Они смогли сбежать на станцию, там, наконец, эта толпа их настигла и решила сделать следующее: решила выколоть им глаза и повесить вверх ногами на дерево. Что их спасло – казачий разъезд: тот нагайками толпу разогнал, а их арестовал. Они томились в тюрьме две недели, потом их освободили за недостаточностью улик и прочее, и они вернулись столицу Российской империи бороться с этим проклятым царским режимом, который, на самом деле, спас их от чудовищной смерти. Вот такая ситуация. Мне это почему-то часто вспоминалось, когда вот эти мрачные сцены крестьянской жизни показывались, но, справедливости ради, я бы хотел сказать, что тут нет даже луча света в этом темном царстве.
Возможно, для художественного фильма это чудесно, но, скажем, для объективной картины, – все-таки крестьянский мир был уже очень дифференцирован, были очень разные люди, поэтому, конечно, настоящая картина намного более многообразна. Хотя, возможно, эти тенденции преобладали, и особенно, конечно, популярная тема, говоря о русском крестьянстве начала ХХ века, это рост деревенского хулиганства, особенно среди крестьянской молодежи. Мне кажется, это как раз зловещие признаки наступавшей революции, признаки, которые, конечно, мы видим задолго до хронологических рамок гражданской войны. С начала века начинаются столкновения, растущая ненависть – опять же ходульное выражение – к другим, в данном случае, к помещикам, к людям, представляющим цвет русской культуры. Но, видите, до властей не очень доходило. Я помню, Кржижановкий, госсекретарь, вспоминает, как он на столе у государя Николая II заметил очень известную тогда книгу Родионова «Наше преступление» о деревенском хулиганстве, и он спросил государя: «А что Вы думаете о прочитанном?», зная крайне романтические, возвышенные, чудесные представления царя о крестьянстве. Николай II ответил: «Вы знаете, автор просто не любит русский народ, поэтому так написал». Вот бы ему посмотреть фильм Андрея Сергеевича! Возможно, тогда бы некое отрезвление наступило.

Прот. А.Степанов: Но интересно, что и сейчас реакция на этот фильм в значительной степени именно такая: это пасквиль, это гнусность, очередной ушат помоев, вылитый в душу русского человека.

С.Подболотов: Еще и деньги кто дал, заметим, Абрамович да Кох…

Прот. Г.Митрофанов: Возвращаясь непосредственно к событиям 1919 года, появление в жизни главной героини этого самого персонажа: дезертир, уголовник, продотрядник и антоновец, конечно, очень показательно, как показательно его размышление о Ленине, о политической оппозиции. То есть перед нами человек, воспринимающий происходящее сквозь призму такого, я бы сказал, народного-фольклорного мировоззрения, готового на любой миф отозваться. Но озабочен он одним: как выживать? Он готов стать большевиком, он готов стать антоновцем, лишь бы только выжить.

Прот. А.Степанов: Вообще многие персонажи потрясающе узнаваемы, правда?

Прот. Г.Митрофанов: Да!

Прот. А.Степанов: Это не придумаешь, это то, что мы видим в нашей повседневной жизни.

С.Подболотов: И сколько поколений ставило задачей, вообще хомо советикус, в советском режиме выживать, как-нибудь пристроиться к власти.

Прот. Г.Митрофанов: Здесь этот персонаж пристраивается к той силе, которая оказывается рядом.

Прот. А.Степанов: Мифологичность сознания такая – нежелание вообще ни о чем задумываться, какие-то химерические выстраивать связи между событиями и в этих химерах жить. Тут же это все отбрасывать, если жизнь требует, переменить эти взгляды.

Прот. Г.Митрофанов: Да. То есть взгляды не имеют ценности сами по себе, нет никаких высоких табу, жестких, пусть примитивных, но непререкаемых, нет никакого развитого мировоззрения, а есть способность к выживанию с использованием тех лозунгов, или слоганов, которые звучат. Как он произнесет имя товарища Ленина, все сразу разбегаются, хотя Ленина уже и нет, и т.д. А далее, наконец, вдруг появляется тема, которая, собственно, и вдохновила изначально Смирнова на этот фильм, тема восставшего, пробудившегося русского человека. Помните, устраивают в доме главной героини пьяную оргию, включая этого ее условного мужа, и появляются антоновцы. И вот, на самом деле, несмотря на такого величественного их вожака, с такой бородой, папахой, он действует так, как он, наверняка, действовал в 1917 году, когда громил помещиков, в 1918, когда громил тех, кто побогаче, – он просто повязывает кровью этого человека, проверяет его, как бандит: сможешь убить – я тебе поверю. Потому что он первый успел кинуться к его ногам, говорить о том, что он тут случайно, что его заставили…

Прот. А.Степанов: Кроме того, он говорит на говоре местном, он из крестьян, не местных именно, пришлых, но из этой же Тамбовщины. А эти – городские.

С.Подболотов: Конечно, чудесная черта этого фильма – воспроизведенный язык. И ведь специалисты, настоящие лингвисты были взяты, и много очень Андрей Сергеевич общался с настоящими крестьянами, бабушки по-прежнему говорят на этом языке. Увы, современное телевидение, к сожалению, унифицирует часто, в самом уродливом виде, язык молодежи, а конечно, старшее поколение все еще говорит вот на этом языке: «чаво», «туды»…

Прот. Г.Митрофанов: Вот визитная карточка, что он свой. Он становится своим, уходит вместе с ними. И уже одно это открывает страшную правду, а именно правду о том, что, конечно, антоновское восстание – это восстание тех же самых чернопередельцев, разбойников, которые вдруг оказались в ситуации, когда после, как им кажется, хороших большевиков, плохие коммунисты начали грабить их. И бьются-то они за советскую власть. «За советы без коммунистов» – их лозунг, и возглавляет их Антонов, бывший начальник уездной милиции, человек, который был вовлечен во все предшествующие события. Да, конечно, хочется видеть в них нечто лучшее, чем вот эти китайцы, еврей-чекист, которого мы там видим. В данном случае Смирнов воспроизводит исторически верно такую этно-психологическую панораму большевизма. Это так же как в фильме Бортко «Собачье сердце» компания Швондера воспроизводит в миниатюре революционные массы. Вот начинается, собственно, это движение. И как мне кажется, Смирнов-то, когда подошел уже к этим темам, к этому эпизоду, уже в последние годы съемок, почувствовал, что в общем и целом эти люди были теми же самыми, теми же самыми. Да, он попытался вопреки исторической правде зелеными ленточками их отгородить от коммунистов…

Прот. А.Степанов: Этого не было на самом деле?

Прот. Г.Митрофанов: Ленточки, насколько я представляю, у них тоже были красные, трудовое крестьянство, и главное – лозунг: «За советы без коммунистов». Вот почему невозможно называть Тамбовщину русской Вандеей. Не была она русской Вандеей. Еще, помню, 10 лет назад на конференции я афористически выразился: «Они были бы русской Вандеей, если бы воевали под лозунгом вандейским – «За царя и Отечество»». Или если бы вандейцы воевали под лозунгом «За конвент без якобинцев», тогда бы это была Вандея здешняя «За советы без коммунистов». Между Вандеей и Тамбовщиной существует огромная дистанция. И вот когда, видимо, сам Смирнов открыл для себя это, потому что, естественно, антоновцы были жестоки, естественно, антоновцы воевали только за то, что отнималось у них и именно в данном регионе, в сознании это было весьма регионально, вот что примечательно. Они должны были понимать, что есть общая страна, в которой происходящие события, в конце концов, отзовутся в их частной судьбе.

С.Подболотов: Были и тутошние, ведь это все-таки идентичность, тутошний человек. Тутошний или не тутошний. Наш – не наш. И конечно, мир крестьян, который мы видим, это еще далеко… это все-таки пещера, то, что Смирнов показывает, до европейского средневековья еще ой как далеко.

Прот. Г.Митрофанов: И вот здесь, мне кажется, происходит то, что в этом фильме категорически не понравилось, это было очень искусственно. Я готов допустить песню про Трансвааль, вполне возможно, какой-то земский интеллигент, которого занесло среди восставших, вспоминает песню, которую пели гимназисты, начитавшиеся Буссенара – такое могло быть, конечно. Уж если Александра Ивановича Гучкова понесло на эту войну…

С.Подболотов: Очень популярная война в те годы в России.

Прот. Г.Митрофанов: Хотя я читал Буссенара с удовольствием, я всегда был почему-то на стороне англичан, не знаю, почему.

С.Подболотов: Вы были бы в меньшинстве тогда…

Прот. Г.Митрофанов: Но если говорить по существу, появление Шевчука… Я к Шевчуку отношусь с большой симпатией. Я понимаю его нынешнее общественное положение. Но вот этот кусок митинга несогласных, вкрапленный в этот самый фильм, этот кусок его выступления – это звучит очень искусственно, тем более, что Шевчук вызывает вполне определенные ассоциации. Шевчук-антоновец – ну это… от этого отдает какими-то реконструкциями начала 1990 годов.

С.Подболотов: Постмодерн.

Прот. Г.Митрофанов: Да. Это очень некрасиво. Я удивляюсь, почему Шевчук… Ну, Шевчуку хотелось митинг несогласных донести до широкой аудитории, вот он там и выступил. Хотя интересна другая сцена – благословение уже слепым священником. Сначала, вы помните, он сидит с красным командиром, водку пьет. Это нисколько не унижающая его сцена, вот я хочу подчеркнуть: чтобы понять трагедию русского духовенства той поры, нужно исходить из того, что они не только были материально обездолены и социально принижены в предшествующий период, именно духовенство такого уровня, теперь они стали совершенно беззащитны. Так же, как те помещики, которые еще могли куда-то сбежать. У священников часто таких возможностей не было. И тут уж поневоле, не будучи в состоянии рассчитываться со своими прихожанами – в той же самой Вандее за своих кюре поднимались целые деревни, – они вынуждены тоже как-то приспосабливаться, и вот он констатирует, что все было, а вот вина с коммунистами не пил, вот удостоился чести на этих самых крестинах, пока еще не красных. Потом приходят антоновцы, он благословляет их, уже слепой, хотя строго говоря, надо было бы задуматься – на что он их благословляет? Опять возникает эта тема величественной защиты своим народом. Что защищают? Они защищают то, часто награбленное ими самими, что теперь начинают отнимать именно те, кто толкнул их на этот грабеж, кто санкционировал этот грабеж. Наверное, рефлексия священника так далеко не простирается. Он и здесь пытается просто выжить, тем более что к нему подходят не какие-то пришлые продотрядники, а знакомые его мужики, бабы и просят его благословить.

Прот. А.Степанов: Быть с народом – эта идея. Быть с народом.

Прот. Г.Митрофанов: Совершенно верно. Во всяком случае, что я имею в виду, что нашу Церковь постоянно дезориентируют. К общей радости своей страны в результате лишают нас радости во Христе и обрекают нас на то, что мы перестаем быть действительно Церковью как царством не от мира сего. Здесь происходит то же самое, но и это можно принять и простить. Но вот далее возникает персонаж, на мой взгляд, очень важный, вот этот самый Давыд, который становится для главной героини, может быть, самым ярким жизненным переживанием на всю оставшуюся жизнь, и который, действительно, человек выделяющийся из своей среды. Что характерно для него? Точно так же, как ее временный муж: уголовник, продотрядник, антоновец, он ведь тоже озабочен одним – он уже ни во что не верит, для него не существует страны, за которую он воевал в двух войнах: русско-японская, первая мировая. Для него существует только его добро, которое он готов защищать, которое он наверняка приумножил в 1917-1918 году не самыми лучшими способами, и которое у него сейчас отнимают, но которое он не хочет защищать так, как это делают другие, потому что, по сути дела, он тут же оказывается, что самое печальное, таким же приспособленцем, как и предшествующий временный супруг главной героини, потому что у него нет не только какого-то мировоззрения, которое связывает его со страной, с какими-то ценностями этой страны, у него нет даже понимания того, что если они сейчас не попытаются что-то сделать, то уже не будет ничего. Мы видим печальное развитие событий, надо сказать, что Смирнов критически к нему относится, отсюда этот эпизод, когда он убивает случайно своего крестника, дабы отобрать у антоновцев свою лошадь, отнятую только что. Отсюда его желание, в общем и целом, найти забвение в объятиях главной героини, создать какой-то микромирок, который, может быть, сохранится, когда все рушится. Но самое примечательное другое – его гибель. Ведь он гибнет, как мы понимаем, как заложник, не как активный участник событий…

Прот. А.Степанов: Все подтверждают, что он не был там.

Прот. Г.Митрофанов: … и гибнет он, в общем, достаточно спокойно, равнодушно к самому себе. И здесь приоткрывается еще одна тема, очень даже серьезная, связанная с тем, что этот узко провинциальный, зацикленный на собственном клочке земли, на собственном доме, хотя не больно-то он его хранит, будучи многодетным отцом, шляющимся по сторонним женщинам, в этом стремлении жить именно таким узким мирком проявляется, на самом деле, его неспособность жить по существу, его нежизнеспособность, вот этого работящего мужика, который готов, рискуя жизнью, лошадь у антоновцев отнять. И вот это заставляет задуматься над тем, почему же такое большое количество здоровых мужиков не смогли сорганизоваться на каком-то этапе нашей истории, чтобы хотя бы организованно защитить то, что было у них.
Другой момент очень важный. Конечно, в этом фильме не показаны жестокости восставших. А ведь они были. И с этой точки зрения, вот эти разговоры о жестоком подавлении восстания… Конечно, большевики были самой жестокой властью в истории России, с этим не приходится спорить. Естественно, Тухачевский и Антонов-Овсеенко готовы были, хотя они почти его не применяли, применить и химическое оружие, и какое угодно – тут никакой лирики не было. Более того, убежден, что тот же самый Тухачевский осознавал себя продолжателем своих предков, служилых дворян, которые усмиряли народ во имя одного государства, теперь государство изменилось, а народ остался тот же, нуждающийся в усмирении. Не случайно он в своих воспоминаниях говорит, отвечая на обличение одной из своих светских собеседниц по поводу подавления Кронштадтского мятежа, что они получили то, что заслужили, когда своих офицеров в топках сжигали – вот я им и воздал. Конечно, это пустая бравада, демагогия человека, который, в общем и целом, внутренне уже изолгался, но срабатывает вполне определенная реакция на эту страшную народную стихию, которая теперь с этим своим высоким лозунгом – вместо града Китежа советы без коммунистов – рискует затопить кровью значительную территорию. А самое главное, создать нестабильность в той самой стране, в которой наступает какой-то порядок. Я вполне могу предположить, что для многих нэпманов, которые появятся в Тамбове уже в 1922 году, действия Тухачевского и Антонова-Овсеенко будут вполне оправданы, потому что они наводят порядок, начинает наступать хоть какой-то покой после стольких лет вот этого… И вот здесь открывается то, что отсутствие каких-то высших, вечных ценностей, которые не донес, можно сказать, в том числе показанный в этом фильме священник в сознание своих пасомых, конечно, сыграло здесь зловещую роль.
И вот тут я бы повернулся к образу священника. Мы видим, как он погибает. Погибает он тоже как заложник. Он по своему статусу в эту категорию попадал в первую очередь. И вот здесь я должен сказать, что эпизод его гибели показан очень даже пронзительно трагически вот в каком смысле. Он даже сам не понимает, что с ним происходит, буквально за несколько минут до смерти он сказал, что его расстреляют. Я не раз говорил о том, что часто достоинство, с каким принимали смерть люди в годы гражданской войны и в 1920-х годах, было обусловлено тем, что они не успевали испугаться, они не понимали, что такое может произойти, они не были надломлены предшествующими годами насилия, репрессий, они не понимали, что это может быть, просто их взять и уничтожить. Да, он тоже не успевает по-настоящему испугаться, да, он сначала чуть было не падает в обморок, и вот потом происходит нечто. Я говорю об этом, потому что таких примеров канонизованных новомучеников у нас было немало, таких простеньких батюшек, которых походя расстреливали как заложников, просто как прислужников белых, которых могло даже и не быть в этой местности. Вспоминает потом священник и начинает вот этим своим слабым голосом старческим, перепуганным петь пасхальный тропарь, то есть он умирает, как пастырь, хотя его под руки ведут, не главный герой, заметьте, его поддерживает, антигерой, но он чужд этому, обратим на это внимание, он вместо свечи держит папиросу, цигарку. А он идет, и как мало людей отзываются на его слова.

Прот. А.Степанов: Постепенно начинают петь.

Прот. Г.Митрофанов: Большинство все-таки не поет. Помните кадры расстреливаемых, они умирают с чем-то другим.

Прот. А.Степанов: Расстреливаемые? Да. А народ стоящий, дедушка поет…

Прот. Г.Митрофанов: Вот эти главные, передающие вместо свечки самокрутку – это как бы фимиам сатане. Я не знаю, насколько осознанно, то есть они умирают без молитвы, вот это псевдофимиам. И конечно, смерть этого священника такая жалкая, лишенная всякой пафосности, тем более мученического какого-то героизма, но в ней царство Божие в немощности совершается. Вот этим своим последним пастырским призывом к тем, на кого он потерял надежду, способностью подумать не о себе, а о них. Да, он, наверное, и себя поддерживает тропарем. Но вот здесь проступает именно то, что… подчас мученики выходили из числа тех, кто всю свою жизнь вел в достаточной степени, не скажу, обезлико, отнюдь не праведно. И вот опять есть о чем подумать. Русский человек умеет лучше умирать, чем жить. Вы обратили внимание, что в фильме их умирание и с молитвой, и без молитвы является самым таким выразительным эпизодом – в момент своей гибели они отрешаются наконец от того ориентированного на самый что ни на есть утилитарный подход к миру в жизни, от этого мироощущения они отрешаются, они как-то поднимаются сами над собой.

Прот. А.Степанов: Наверное, это вообще свойство смерти.

Прот. Г.Митрофанов: Получается, что через смерть и в смерти для этих людей появляется возможность проявить лучшее в себе. Что же это за мир? И вот здесь я дерзну сказать слова, чтобы как-то закончить с религиозной темой, самое дерзновенное, которое я не раз уже говорил в разных контекстах, но этот фильм очень выразительно, на мой взгляд это подтверждает. Да, надо признать, что православной Церкви не удалось создать социально-культурный проект христианства, не удалось создать такого социума, который бы ориентировался, даже будучи официально секуляризованным, на основополагающие христианские ценности. Христианская вера в высоком смысле этого слова присутствовала в нашем замечательном богослужении в отдельных монашеских кельях, в душах отдельных праведников, но она не стала социальной задачей. И если кто и пытался каким-то образом, хотя всегда запоздало, часто действовать деспотическими мерами, как-то христианизировать наш социум, то это было имперское государство, которое, в общем, как мы понимаем, тоже не преуспело в этом в полной мере, иначе бы оно сохранилось. И вот смерть этого священника, которого хоронят, к счастью, надо полагать, рядом с храмом, где хоронят, наверное, очень многих, где похоронили в том числе и убитых. Кстати, Вы помните, когда антоновцы, как можно хоронить при храме, правильно, хороните их, они ни чуть не хуже вас, эти красноармейцы, которых поперебили, вы тем же самым делом занимались, вместе. Этого в осознании, конечно, нет, но священник в конце концов соглашается, потому что место уже испоганено. Его расстреливают у храма, надо полагать, и похоронят его у храма – хоронить им еще дано право так, как они сочтут нужным.

Прот. А.Степанов: Интересно, что в этом фильме, который я упомянул, одна из старух современных вспоминает, что, действительно, именно у этой стены, по рассказам или даже по ее собственному свидетельству (она уже древняя), происходили расстрелы. Это не знал еще Смирнов, когда выбирал место, но в процессе это выяснилось.

Прот. Г.Митрофанов: Ну, а дальше вот эти воды. Мы уже забыли, наверное, к концу фильма о граде Китеже, который нам был представлен, хотя нам напомнили в паломничестве об этой реальности. Но вот теперь он напоминает, что вы были в граде Китеже, потому что все это смывается водами очистительными, разрушительными или, я не знаю, какими, другое дело, что возникает ощущение, что лучшее, что можно сделать с этим миром, это действительно его утопить, потому что он исполнен неправедности. Получается, что идея Китежа, по существу, развенчана, и вот здесь мне совершенно непонятна цитата, которая всплывает перед нами, из сказания о граде Китеже, XVIII века, явно имеющая старообрядческие истоки, явно подразумевающая под воцарением антихриста, в нашей стране, по-моему, Петра Великого – именно эта тема того самого имперского государства, которое и попыталось, на мой взгляд, что-то сделать в этом плане, для того чтобы каким-то образом изменить жизнь. Но главное здесь другое. Может быть, этот вывод Смирнова у многих вызвал оторопь, когда вдруг мы видим, что единственным оставшимся в живых остается даун. Я хочу подчеркнуть – перед нами не какой-то слабоумный олигофрен – именно даун. А дауны, согласно психиатрии, это не слабоумные, это люди с иным мироощущением. Да, они будут такими всю жизнь, ибо долго они не проживают, но это люди с особым мироощущением, по опыту Запада, Вы знаете очень хорошо, что дауны могут вести активную жизнь, так сказать, при соответствующих условиях. Это люди просто иные, инаковые. Вот эта тема очень интересна. То есть не дебил, не олигофрен выживает, выживает блаженный. То, что в современном кино блаженных изображают именно в виде даунов, стало уже нормой. Вспомните фильм Мирзоева «Борис Годунов» – там в качестве знаменитого юродивого выступает именно даун. В общем, психиатрически это оправдано, потому что ну как современному человеку показать юродивого? Надо, чтобы он сразу понял, что это не от мира сего. А кто это? – Даун. И это справедливо в том смысле, что даун – это не психический больной, не недоумок, не слабоумный, а наоборот, лишенный греха. А лишенным греха остается один даун, вот он уходит. Многие воспринимают это так: что ж, мы теперь народ даунов после этих событий, дауны одни? Я думаю, что Смирнов так не мыслит: что остались лучшие, или остались тупые, слабоумные.

Прот. А.Степанов: Я думаю, Вы совершенно точно сказали – другие. Кончена та цивилизация – вот что он хотел сказать, – это ушло под воду, затоплено водами потопа за нечестие, как был потоп при Ное. И в результате вышли другие, вот мы нация просто других людей, именно «другой» – это ключевое слово.

Прот. Г.Митрофанов: И даун ярче всего может показать эту инаковость. Вот с такого рода интерпретацией вполне можно согласиться, хотя вывод довольно мрачный, потому что, в конечном итоге, надо сказать, что действительно, из всех этих событий наш народ вышел еще более искалеченным, чем был раньше. Потому что после этого становится понятна дальнейшая судьба нашей страны.

Прот. А.Степанов: Все-таки цивилизация даунов вряд ли может существовать. Они могут сосуществовать с нормальным народом, но если дауны остаются одни, это нежизнеспособно…

Прот. Г.Митрофанов: И вот здесь я не могу не отметить то, что поразило меня в день просмотра фильма «Жила-была одна баба», а я специально отправился в кинотеатр. А потом вечером я посмотрел по телевизору фильм Звягинцева «Елена», Смирнов играет главного героя. Эти фильмы связаны друг с другом. Было бы интересно поговорить о связи фильма «Жила-была одна баба» с фильмом об Асе Клячкиной Кончаловского. Это как бы предыстория. А вот завершение ее, в контексте современной жизни – это фильм Звягинцева «Елена», куда более страшный, чем фильм о нашем прошлом, которое закончилось в том виде, в котором оно было.
Ну теперь вот, я не знаю, я, со своей стороны, завершил бы свой монолог, в качестве резюме тем, что фильм «Жила-была одна баба» – это действительно фильм, который ставит перед нами вопрос о том, что произошло с нашим народом в лице самого большого, самого многочисленного сословия – крестьянства в ХХ веке. Отчасти отвечает на вопрос, почему это произошло, и по существу, делает вывод о том, что будущая перспектива нашего народа, нашей страны представляется автору совершенно неясной и очень даже, в общем, вызывающей тревогу и опасения. И мне кажется, сейчас это очень важно, потому что этот фильм достигает главной цели – он освобождает нас от многих мифов, которые мы постоянно строим, потому что жизнь наша тяжела, преобразить все равно мы ее не сможем, поэтому находим очередные мифы. Этот фильм развенчивает целый ряд мифов, начиная с такого, ставшего уже таким трафаретным, града Китежа, неясного по своему содержанию, и кончая мифом о том, что в нашей стране произошла не нами самими осуществленная катастрофа, за которую должен понести ответственность кто-то другой. Ответственность за то, что происходило, происходит и будет происходить в нашей стране, несет каждый из нас, и каждый в своей жизни проживает каким-то образом жизнь своей страны со всеми ее достоинствами и недостатками.

Прот. А.Степанов: Сергей Павлович, что Вы бы хотели сказать?

С.Подболотов: Про финал – тут вообще проекция на историческую реальность, на современность, мне кажется, неверна. То есть здесь это, конечно, не «кто выжил», здесь это просто: вот юродивый каким-то мистическим образом выходит отсюда – я думаю, конечно, не имеется в виду современная Россия или что-то другое. Я думаю, это такой философский финал. Что касается про развенчивание мифов, конечно, это как раз то, что кинематограф может сделать чудесного – заставить задуматься о настоящих событиях, что происходило, и конечно, в смысле отрезвления, конечно, эффект очевиден. Здесь понимаешь, насколько императорское правительство действительно было право в 1906 году, когда выбирался путь развития страны, поскольку существовала масса продуманных и не слишком, разработанных и не очень планов радикального аграрного передела, и когда все-таки победила точка зрения Столыпина, и государь Николай II ее поддержал, о защите частной собственности как некого оплота цивилизации и, опять же прошу прощения за ходульное слово, стабильности. Поскольку, действительно, об этом забывают многие исследователи коллективизации, почему сопротивление крестьянства было столь слабым, разрозненным. Все, что отец Георгий говорил, справедливо, о том, что нация не сформировалась, идентичность только местная: моя хата с краю, ничего не знаю и все прочее, дураков работа любит – еще одна чудесная крестьянская поговорка, в другой стране я с трудом представляю подобную. Конечно, крепостное право сказалось. Исследуя коллективизацию, многие забывают, что на самом деле эта земля награбленная, то, что получили в результате передела 1917 года. Поэтому, наверное, в подсознании было: ну что же, тогда мы, теперь нас, ну что делать. Действительно, тот путь, который намечало императорское правительство, путь постепенных преобразований, и на самом деле это происходило, это был единственный возможный вариант, когда для крестьян предоставлялись возможности обретения христианской культуры. Вы, отец Александр, упомянули, что читался манифест о начале мировой войны – чудесный язык. А ведь манифест писал Кривошеин, сам недавний выходец из крестьян, больше того, женатый ведь на представительнице рода Морозовых. Вот как раз человек, конечно, массу имел тоже фантазий и мифов в голове, человек, который переименовал Петербург в Петроград, тоже со своими проблемами колоссальными, который, впрочем, в 1920 году в Крыму провел совершенно радикальную аграрную реформу, весьма противоречивую, но он как раз пример того, как, какие возможности предоставляла новая русская жизнь. И действительно, отец Александр, Вы правильно сказали, мощь, конечно, чувствуется, в фильме она показана, когда выезжает Шевчук на лошади, симпатичный Шевчук и антоновцы, все такие осмысленные и приятные лица, обмундирование хорошее, поют про Трансвааль – чудесные люди, единственное светлое пятно.

Прот. А.Степанов: Эта энергия проявляется даже и в жизни этого семейства, при всей уродливости жизни, тем не менее энергетика там есть.

С.Подболотов: Но трагедия нашей страны в том, что исторического времени, когда она встала на путь вот этих спасительных реформ, не было дано. В европейских странах через армию случалось, то есть крестьяне потихоньку призывались в армию, и уже возвращались людьми с, пусть уже примитивной, национальной идеей: уже вот эта страна – это мое, я за нее воевал. А в России ведь эта реформа произошла в начале 70-х годов XIX века только, 30 лет прошло. Ну, и еще один маленький эпизод, развенчивающий некоторые мифы – пик бракосочетаний у российского крестьянства зафиксирован на следующий день после объявления германской войны. Не хотели в армию идти, вот в чем дело. То есть, конечно, в городах здесь, да, на коленях, на Дворцовой площади образованная публика весьма настроена патриотически. Крестьянство, конечно: вот уж увольте, я тут сижу, где же иначе я буду харчеваться. Вот такая ситуация.

Прот. А.Степанов: Ну что же, спасибо. Я в заключении, может быть, сказал бы еще о том, что фильм, действительно, на мой взгляд, чрезвычайно актуален, потому что актуальное, серьезное, не идеализированное, не мифологизированное отношение к нашей истории именно сейчас, потому что мы сейчас находимся на каком-то перепутье, не очень понятно, как будет развиваться судьба нашей страны в ближайшие уже годы. Мы много говорили о том, что прошло 20 лет, и не хватило, и не достало смелости, мужества взглянуть в лицо своей собственной истории, той правде, которую иногда говорили здесь на радио, иногда где-то в других местах. Но то, с чего я начал, реакция на этот фильм, о том, что оболгали Россию, показывает, что эта тенденция не преодолена, но все-таки появилось крупное художественное произведение, которое в силу своих, я думаю, чисто художественных уже достоинств, доброкачественности материала, который был предложен, не может не заставить задуматься многих, мне кажется, людей, нас, о своей собственной судьбе. И если думать о том, что делать дальше, не понимая, что мы представляем собой сейчас – а это напрямую связано с тем, из чего мы вышли, где наши корни, – то опять будут какие-то химеры рождаться, которые не укоренены в жизни.
Я благодарю участников нашей сегодняшней программы за интересные суждения и внимательный просмотр фильма и его анализ, и надеюсь, что это все-таки еще один какой-то небольшой шаг к более глубокому осознанию нашего прошлого, а вместе с этим настоящего и будущего. Я благодарю за участие в нашей программе профессора Санкт-Петербургской духовной академии протоиерея Георгия Митрофанова, преподавателя Европейского университета, историка Сергея Павловича Подболотова, и напоминаю, что программу вел протоиерей Александр Степанов. Всего вам доброго!

Подготовка текста: Марина Матвеева

Протоиерей Георгий Митрофанов

Сергей Павлович Подболотов

Фото: М.Лобанова, радио «Град Петров»