«Он искал тех, кто Бога еще не знает»

4 августа 2023 г.

20 лет со дня кончины митрополита Антония Сурожского

Сборник цитат из передач радио «Град Петров»: «Только то, что исходит от своего сердца, доходит до Бога»

Протоиерей Сергий Гаккель:

Я думаю, что он мало готовился и даже считал, что плохо готовиться, что лучше, чтобы было бы спонтанное изложение того, что приходит на ум. Я помню, как-то раз мы были в Москве в советское время и он, видимо, устал, сказал мне: «Ты читай проповедь». Я сказал: «Я не подготовился». И он как-то очень недоброжелательно отнесся к этому слову, почему мне волноваться, когда я не подготовился. Конечно, евангельская тема всегда подсказывала суть того, что будет сказано, но не было тематического плана, не было готового такого аргумента. И я думаю, в этом и суть всего этого, что это живое изложение живых переживаний и мыслей, которые были в нем. Тут надо сказать, что он не обязательно читал короткие проповеди, были времена, когда он целый час, может быть, выступал. Я помню одно такое слово, это было в Троице-Сергиевой лавре на Вознесение, может быть, 1968 год, был праздник в Патриархии, мы все были приглашены и слово дали ему, а не местному архиерею. И тут надо прибавить, что, конечно, мало кто так свободно говорил, как говорил он, и мало было таких людей, которые могли бы свободно говорить какое бы то ни было слово. Потому что тогда очень проверяли каждое слово. И я помню даже, один наш священник говорил о том, как кгб-шники записали слово «Англия», когда на самом деле священник говорил об ангелах, – даже ангелы были подозрительными существами, потому что это похожие существа на англичан. Но он говорил свободно, его поставили на это место, и целый час, как мне помнится, он говорил, без единой записки, без единой подготовленной мысли. …прибыли многие совершенно не церковные люди, наблюдатели, шоферы высокопоставленных лиц. Я помню, как среди шоферов можно было видеть, как они были в слезах от этой проповеди. Другой раз, я помню, в Швейцарии он принимал участие как делегат от имени Московской Патриархии вместе с другими в заседаниях Центрального комитета Всемирного совета церквей. И вот наступил такой момент, когда по всей Европе передавалась проповедь от имени всех присутствующих. Видимо, настала пора для русских выступать, русские передали слово митрополиту Антонию. И он опять, насколько я помню, без всякой подготовки, без единого писанного словца выступал, не помню, сколько времени, но долго, может быть, 15 минут, может, 20 минут, на блестящем немецком языке, по всей Европе, по телевидению. Если для таких вещей он не готовился, конечно, для простой проповеди он никак не готовился. Иногда они были коротки, он всегда жаловался, когда другой проповедник выступает слишком долго.

Ирина фон Шлиппе:

Я могу рассказать один случай… Еще в 60-е годы я как-то пришла, он был усталый и сказал, что весь день и всю ночь готовился к проповеди в Австрии, в соборе, кажется, святого Стефана в Вене, которую он должен был говорить по-немецки. Он говорит: «Немецкий я подзабыл, нужно было восстановить и, кроме того, я должен был искать в разных книгах точные цитаты, чтобы не ошибиться в тексте». И я как-то немножко удивилась. Я говорю: я думала, что вы говорите как бы спонтанно. Я не сказала «импровизируете», конечно, но без такой тщательной подготовки. Он на меня посмотрел с удивлением и сказал, что, во-первых, Церковь не разрешает говорить без подготовки. И вообще нужно проповеди говорить наизусть. Или по бумажке читать, или говорить наизусть то, что ты подготовил и выучил. А иначе получается пророчествование, и еще неизвестно, кто через тебя говорит. А во-вторых, что, конечно, я готовлюсь. Как же мне не готовиться, чтобы сказать то, что имеет шанс дойти. Вот так вот. Он сказал это по поводу иностранного текста, но я поняла, что он именно так и на родных ему трех языках поступает, потому что если посмотреть более пристально на его проповеди, у него ведь очень много цитат, скрытых. И он никогда не говорит, откуда взята цитата, он вообще обычно не говорит, что это цитата. И мне кажется, что в том, как много было цитат в его проповедях, можно увидеть доказательство того, как тщательно он готовился. Я знаю, что иногда он не шел проповедовать, хотя и обещал. Он говорил: «Я не могу собрать достаточно мыслей, достаточно убедительно не могу сказать на эту тему ничего».

Фредерика де Грааф:

Я думаю, что меня поразило в нем его предстояние перед Богом. Он реально стоял перед Богом. И каждое слово было изнутри. Он медленно служил, медленно произносил слова. … Из него исходила очень глубокая тишина и невозмутимость какая-то. Просто он очень был живым. Для меня всегда была радостна встреча с ним. … Он никогда не готовился к проповеди, он просто увидел перед собой людей и увидел того человека, которому он что-то должен сказать, но он так умел сказать обще и вместе с этим прямо этому человеку в душу. Это удивительно. Однажды он вышел и сказал: представьте себе, читал я Евангелие и ничего не дрогнуло у меня на душе. И он почти каялся: слово Божие стоит перед нами и я не мог отозваться.

Ирина фон Шлиппе:

Я знаю, что однажды один высококвалифицированный московский переводчик перевел книгу Владыки, еще в застойные времена. И подпольными путями мне передал, попросил (я тоже переводами занималась) у Владыки благословения размножать. Владыка посмотрел и сказал «нет», хотя книга эта еще не была переведена и было бы хорошо, чтобы она вышла в свет. Владыка сказал: «Нет, я так не говорю». … Насчет того, писал ли он? Он писал не много, но все-таки писал. Он писал статьи, причем сам печатал. У него была допотопная машинка, мы ее получили, я не помню, от какой-то старушки. Машинка была дореволюционная, естественно, на старой орфографии. Владыка так обрадовался, когда он ее увидел, потому что я спросила, не нужна ли? Он сказал «да», потому что он по старой орфографии писал. Советские переделывать на старую орфографию трудно, а тут оригинальная, еще дореволюционная…

Владимир фон Шлиппе:

Когда я только познакомился с Владыкой, конечно, этот вопрос меня тоже интересовал – почему Владыка в Московской Патриархии. Я не сразу посмел его задать, но когда я почувствовал, что могу осмелиться, я его спросил. И ответ был, хотя, может быть, он не исчерпывал всех сторон его отношения к этому вопросу. Он сказал, что борьба между духовностью и материализмом идет в России больше, чем где бы то ни было. И поэтому там больше, чем где бы то ни было, нужно слово Божие. Вот такое полностью сознательное становление на этот путь. Конечно, служение Богу – в первую очередь, но и противоборство материализму, там, где он является наиболее воинствующим.

Фредерика де Грааф:

Он всегда говорил: идите в мир, не сидите уютно вместе в обществе, в общинах, идите в мир – там нужда, там жажда. Идите, идите, идите – это было его. … Поэтому – идите в мир, но идите в мир, когда вы уже в Боге. Он сказал, что задача христианина – быть там, где тяжело, где темно, это там, где Христос бы был, и наша задача – там быть. И он там и был. Христос ожидает этого от нас: потому что мы со Христом, Христос в нас, поэтому идите туда, где бы Он был. … Владыка Антоний любил быть там, где Бога еще нет. Он не любил очень благочестивых людей, он любил настоящих людей, он искал тех, которые Бога еще не знают.

Протоиерей Александр Рябков:

На меня оказали влияние два Антония – это Владыка Антоний Сурожский и Антон Чехов. Владыка Антоний – это оптимист, даже по отношению к природе человека. Я помню его слова: «Бог верит в нас, Бог верит в человека». Вот это на каком-то этапе мне было очень нужно.

Протодиакон Петр Скорер:

Но у него часто такая тема вступает: что значит общаться с Богом? Во-первых, это значит не вычитывать какие-то молитвы. Потому что я читаю молитвы, но это для себя, внутреннее что-то такое. Я могу чему-то научиться из этих молитв, да? Я могу славить Бога. Но я не чувствую Его, Его нет там. Я просто вычитываю и могу стать перед иконой. Хорошо. Но икона там, я тут, икона со мной не разговаривает, у нас беседы нет. Я просто вычитываю то, что мне батюшка какой-то сказал или мама сказала: читай молитву. Это не вредно. Но это не помогает ничуть. И, с другой стороны, он говорит иногда: просто сядь в тихой комнате и знай, что Бог присутствует. И дай себе понять, что Бог здесь, что Он есть. Это может занять очень много времени, это дело практики, это может занять несколько дней подряд. Но лучше, скажем, он говорит, надо прочитать «Отче наш» внимательно. Может, даже два раза, три раза. Потому что мы не умеем сосредоточиться. В современном мире мы вообще не умеем сосредотачиваться. Прочитать «Отче наш» – сначала одну фразу. Вторую, третью, потом повторить, потому что я забыл, что я прочитал. Вот такую усердную напряженную работу вести, а потом просто сесть и молчать. Сосредоточиться на себе. Потому что Бог – Он, в общем-то, среди нас тоже. Это не внешнее, это внутреннее. И мы должны войти в эту глубину внутреннюю.

Фредерика де Грааф:

Когда он стал монахом, он говорит своему духовному отцу архимандриту Афанасию: отец Афанасий, почему вы не даете мне какие-то правила? И тот говорит: но ты монах и ты сам найди путь ко Христу, молись. И у него тоже: он не требовал, он ожидал, что мы читали утренние и вечерние молитвы, но не вычитывая. Это такое неприятное слово по-русски «вычитывать»: ты стоишь перед Богом и этот крик души святых «вычитываешь»? Это просто неуместно. … потому что только то, что исходит от своего сердца, доходит до Бога. … «Вычитывать правило», потому что «так надо» – это ни к чему, это Богу не нужно. Владыка однажды говорит: Богу не нужны ваши вечерние и утренние молитвы, если вы вычитываете, потому что Он миллион раз их слышал. Цель молитвы – чтобы доходило до нас, чтобы мы приблизились к Богу. … Для Владыки это была цель – молитва-молчание перед Богом. … Он сам не любил часто причащаться. Он мне однажды говорил, что 12 раз в год – для меня это много. Он не был сторонником, чтобы каждую неделю или раз в три недели причащаться. Но, с другой стороны, говорит: это между человеком и Богом. Они могут сами решить. … Он никогда не был пленником правил, он всегда говорил, что даже не будь в плену литургии. Ничего не должно нас пленить. Насчет исповеди – он не считал, что надо исповедаться прямо перед причастием, если у тебя ничего особенного нет на душе. … Если он хорошо знал человека, он иногда говорил: я тебе скажу, когда ты должен/должна идти исповедаться.

Протоиерей Сергий Гаккель:

Насчет молитвы, я помню, когда я впервые с ним встретился или вскоре после того, как я с ним встретился, я подошел к нему на лестнице, в том доме, где он жил, в приходском доме, и спросил его, я был тогда студентом, нет ли у него научного текста о молитве, как молиться. Мне казалось, что тут нужна какая-то система. Но я надеялся все-таки на пастырский такой ответ, что он мне поможет молиться. … Что мне помогло молиться и что многим помогло, это то, что он так молился, совершенно сосредоточенно, без всякой драмы, без всяких знаков того, что он молится. Молился он и при служении, и не при служении. И действительно сердечно, это была молитва его сердца. … Он, между прочим, никогда не учился ни в какой семинарии, ни в какой академии, даже не ожидал от нас, чтобы мы учились, – я сам не учился в такой семинарии или академии, – из опасения, что это может скорее испортить молитву… Он был епископом, да, он служил в разных соборах и прекрасно служил, хотя он не любил церковное пение, нужно сказать. Вообще, пение как таковое, музыку не любил. Шутливо, конечно, он говорил, что если ему попасть в рай, там будет ангельское пение и вечное ангельское пение, а для него это представляло мучение во веки веков. Он не любил церковное пение, он не любил церковную музыку, но исполнял то, что положено, и даже удачно исполнял. И, конечно, часть служения, молитвенного служения – это была для него всегда церковная проповедь. Он не считал, что это придаточный элемент, и я с тех пор никогда не служил без проповедей. Я не знаю, как это делается даже. Это важная часть всего того, что происходит.

Протодиакон Петр Скорер:

Меня удивило, много позже, когда я сообразил, читая его статьи и разбирая его архив, что он был удивительно начитанный человек. Он страшно любил отцов Церкви, очень хорошо их знал. И о Феофане Затворнике любил говорить, и о Симеоне Новом Богослове, и о Василии Великом. Он повсюду приводит цитаты из святоотеческого писания. Где ни посмотреть – в статьях, в беседах – этого очень много. Но он тоже любил и современную литературу. Французскую литературу. И он читал очень много и из современной русской литературы, и любил классику, любил Достоевского особенно. Но очень любил и французскую, и английскую литературу. Есть его серия докладов памяти Томаса Элиота. У него очень широкий был вкус. У него вкус в русской поэзии был, как моя бабушка говорила, немножко сентиментальный. И всегда удивляет, когда вдруг в каком-нибудь докладе находишь цитату оттуда. Он очень любил «Дневник сельского священника» Бернаноса и вообще французскую классику хорошо знал. Я думаю, это сыграло большую роль. В смысле более широкой культуры. Театр он не посещал особенно, он был там два-три раза в жизни. В музыке он плохо разбирался. У него есть такая лояльность к Скрябину, потому что у них родственные отношения. Я думаю, музыка для него была закрыта. Я не помню, чтобы он мне что-нибудь говорил про Баха или Моцарта, или еще про кого-то. Он говорил сам, что у него никакого слуха: «Поэтому, когда меня сделали диаконом, меня сразу через день сделали священником, потому что у меня такой был ужасный слух, что я все портил хору». Но это абсолютное вранье. У него был прекрасный слух. Он когда делал восклицание или читал в церкви – абсолютно правильно всегда попадал в правильную ноту.

Протоиерей Владимир Сорокин:

Я знаком с ним. Он был в академии, он столько раз читал нам лекции, потом, когда я был настоятелем Никольского собора, он приезжал и служил, проповедовал. Такой скромный человек. У нас принято считать, что патрология – это учение о святых отцах, а потом, говорят, что всё сошло на нет. Я думаю, что в Церкви так не бывает, потом и у нас в России были свои святые и подвижники. И сейчас я смотрю на Владыку Антония как на продолжателя этой патрологической традиции. И что меня удивляет: митрополит Антоний не кончал ни одной академии, у него нет богословского образования, он был врач, грамотный человек, занимался самообразованием, много читал. Его богословие больше опирается на опыт, на практику. Поэтому он так близок современному человеку: он не просто повторяет мысли святых отцов, а он их пропускает через себя, через свою практику, свой опыт и уже потом дает современному человеку рекомендации, советы. А это как раз и является продолжением святоотеческой традиции. Владыка Антоний всегда говорил очень простым, доходчивым языком, и богословские истины он выражал на современном языке, это очень важно. … Многие ставили вопрос и ставят, чтобы Владыку Антония причислить к лику святых. Я не сомневаюсь, что в будущем, если Господу будет угодно, то его Господь и прославит. Но есть такое в Церкви понятие, как рецепция (принятие). Если народ воспринимает его сегодня и завтра будет так воспринимать, и через 10 лет будет воспринимать и на него ориентироваться, и его словами руководствоваться в своей жизни, то ясно, что Господь его возведет и укажет нам, что он достоин того, чтобы он был образцом и нашим не только хранителем традиций, но еще и продолжателем этого великого служения. Но сейчас еще не так много времени прошло, рано. Должно пройти одно или два поколения.

Алексей Нестерук:

Владыка Антоний своей проповедью сыграл очень большую консолидирующую роль. Я обнаружил, что практически все представители англиканской Церкви, которых я знаю, и даже католической Церкви, знают Владыку Антония, они все слушали его передачи. Он произвел совершенно неизгладимое впечатление на них. Владыка Антоний исходил из того, чтобы интегрировать общество вокруг Христа. Это была его главная идея. Не по национальному признаку, не по этническому признаку. … Но проблема в том, что Владыка Антоний, при всём уважении к нему со стороны английского общества, прекрасно понимал, что надо считаться с социальной реальностью. Не надо переходить границу социальной реальности. … Владыка Антоний – это был некий уникальный случай, потому что он в своем подходе к православию преодолел этнический барьер. … Я думаю, что если бы сейчас такое следование пути митрополита Антония было бы и в русской диаспоре, это бы привело к гораздо более стабильной ситуации среди русских, которые оказались заграницей. … Творчество митрополита Антония подлежит дальнейшей разработке. Существует огромнейший архив, который не расшифрован. Это электронный архив и печатный архив. Одна из задач состоит в том, чтобы развивать идеи митрополита Антония. … Все эти книги уже достаточно старые. Открываются все новые и новые глубины его мысли. Он действительно внес не только пастырский вклад, но он внес вклад в богословие, в экклезиологию русской Церкви ХХ века. И нам всем надлежит еще работать над его вкладом. И мы должны нести это в мир. К сожалению, трудно прогнозировать, сохранится ли то, что он создал, и будет ли это поддержано в будущем. Мы сейчас до конца этого не понимаем. И поэтому предстоит колоссальная работа. Но зная Владыку и работая с его последователями, я считаю, что и для Русской Церкви это будет очень интересный опыт. Потому что, хотя это был опыт диаспорный, но Владыка, в общем-то, исходил из Русской Церкви. И для Русской Церкви осмыслить то, что он сделал, было бы так же интересно. Я имею в виду не только пастырские его работы, его работы о духовничестве, о браке, о семье, но вот именно опыт строительства вот этой Церкви – это вещь, которая до конца еще не понята и не осмыслена.

Протодиакон Петр Скорер:

Я не понимал Троицу. Кто понимает Троицу? Никто не понимает Троицу. Императору Константину, кажется, объяснили, что это солнце (круг, свет и тепло). Вот три, но это одно. Триединство. Владыка объясняет Троицу, потому что это самый главный принцип всей нашей христианской веры. Первое учение Христа – да любите друг друга. Но любите, чтобы все были едины. И вот как тут относится Троица? Владыка объяснял: Бог есть Троица, потому что Бог есть Любовь. Если бы было только одно существо Божественное и ничего другого, это была бы самолюбовь. Ничего другого нет вокруг, чтобы любить. Один Бог – одна единица. Другого не может любить. Но если будет двоица? Хорошо, двоица есть, это замечательно, это прекрасно, значит, тогда есть любовь. Отражает одно от другого, одного от другого, один к другому, один к другому. Но где выход из этого? Это заколдованный круг. Есть только любовь одного к другому. Когда входит третий, тогда уже является движение: любовь-любовь-любовь; любовь-любовь-любовь. Как такой круг вечного движения в любви, в котором тоже обязательно всегда, как Владыка Антоний говорил, часть есть жертва: кто-то жертвует собой ради других. Все время. Вот движение «любовь-любовь-любовь» постоянно требует этой жертвы, но любовь распространяется и вечно движется. И в эту любовь может вступить второй, третий, четвертый, десятый, миллионный, стомиллионный человек. Мы являемся частью вот этого движения в любви.

Игумен Петр Мещеринов:

Все, наверное, слушатели знают прекрасную историю с Владыкой Антонием Сурожским со старушкой, которая Иисусову молитву творила непрестанно. И она Владыке Антонию жаловалась, что «сорок лет я творю, а никакого толку». Он говорит: «А какой может быть толк, если ты не даешь Богу слова вставить? Ты посиди и послушай Его». И, действительно, у старушки получилось. Так вот, всё умение, мне кажется, христианина во внутренней жизни должно заключаться в том, чтобы человек научился чувствами распознавать добро и зло, как апостол Павел пишет в Послании к евреям.

Протоиерей Георгий Иоффе:

Это ведь не просто обязательность какая-то – хождение в храм. Ведь начинается все, конечно, с нашего домашнего предстояния, когда мы, по совету митрополита Сурожского Антония, должны научиться открываться, открывать свое сердце перед Богом, уметь найти этот момент тишины, который, собственно, и открывает наше сердце. Этому, конечно, надо учиться в тишине домашней.

Протоиерей Димитрий Симонов:

Это очень важная мысль: быть не просто постоянно миссионером, а быть самим собой. Для человека, для священника это очень актуально. … Митрополит Сурожский Антоний говорил о том, что читая Евангелие постоянно, мы должны добиться того, чтобы наши мысли, наши настроения – все это зазвучало в унисон с Евангелием, то есть чтобы мы стали думать евангельскими категориями.

Протоиерей Александр Рябков:

Я беру молитвослов, который составлен из молитв египетских отшельников. И вот как советовал митрополит Сурожский Антоний: перед молитвой – признай, что ты – не египетский отшельник. Зачем? Сказано – надо прочитать молитвы, вот и прочитал. «Потому что сказано» – не надо. Это же не инструкция к холодильнику или к стиральной машине. Но молиться нужно не о том, чтобы сдать экзамен… а чтобы стать человеком. Причем человеком не вширь (вот, я нахватался знаний и могу сыпать цитатами – пошлость), а в глубину.

Протоиерей Алексий Уминский:

Есть Евангелие, где очень громко для каждого из нас звучит голос Божий. И если я открываю Евангелие для того, чтобы действительно понять, что Бог хочет от меня, что Бог мне сейчас говорит, тогда это обязательно случится, это обязательно произойдет, это обязательно будет. Об этом очень хорошо Владыка Антоний Сурожский говорил, что человек всегда может найти в Евангелии самого себя. … Какие-то моменты, как тоже пишет Владыка Антоний, человека могут возмутить: как же такое может быть! И это значит, что человек услышал Бога? Он не понял Его, но он уже услышал, он как-то отреагировал. … И когда человек начинает слышать Бога, с ним случаются неожиданные вещи, часто те, которые человек не очень для себя желает, но они случаются.

Протоиерей Даниил Ранне:

Мне кажется, что на сегодняшний день миссия, которая есть у нас, – это просто присутствие священника, как помощь в экстренных ситуациях, в местах, где тяжело: в больницах, в тюрьмах, там, где человек готов остро ощущать присутствие Бога, где помощь Христа для человека крайне необходима. Вспоминается пример Владыки Антония Сурожского, который говорил, что мы виноваты перед миром – в том, что в своих глазах мы не несем ту радость, благодать Христову, которая должна быть в душе каждого христианина. Мне кажется, что миссия сегодняшнего дня – научиться иметь этот свет в своих глазах и нести его другим людям… Можно много говорить об этом, но если не будет опыта, не будет никакой миссии.

Протоиерей Александр Степанов:

Несомненно, духовная жизнь приводит человека к определенной внутренней тишине. Но есть очень большая опасность – подменить подлинную духовную жизнь некоторой иллюзией этой жизни. Когда-то Владыка Антоний Сурожский говорил, что человеку, прежде чем стать христианином, надо стать человеком. Что имелось в виду? Имелось в виду, что христианство ставит перед нами определенную духовную планку, и мы ее должны преодолеть. Но есть другой путь – можно под этой планкой пролезть, снизу, не сделав вот этого подвига усилия, преодоления, вырастания в меру возраста Христова, а просто поднырнуть под препятствие – и вроде как ты оказываешься тоже где-то по ту сторону. Вот мне кажется, что такое христианство, которое так быстро дает внутренний покой – это иллюзия, иллюзия того, что можно просто, легко устраниться от решения вообще каких бы то ни было серьезных проблем в жизни. Мы говорим, допустим, очень много о смирении, но во многих случаях поведение человека, которое можно назвать смиренным, будет просто трусостью. Вот как отличить трусость от смирения? Я боюсь лезть в какое-то дело, и я всем скажу: а я смиренный, я вот по смирению постою в стороночке и не буду ничего делать.

Протоиерей Евгений Горячев:

Как сказал Владыка Антоний Сурожский: «Никогда вы не сможете обратить человека, если он на лице другого человека не увидит сияния вечной жизни». Эта тоска по подлинным носителям Духа Святого, по подлинным носителям христианской жизни всегда очень остро ощущалась в Церкви, и сейчас ощущается. … Мне кажется, в духовной жизни какие-то бесконечные советы на исповеди не должны длиться всю христианскую жизнь. Должен наступить какой-то момент, как опять-таки говорил Владыка Антоний Сурожский, когда духовник просто присутствует при совершающемся покаянии и ему добавить нечего, потому что он видит, что никакие его слова, никакие его примеры уже не нужны. Какие-то советы, поучения уже неуместны, потому что рядом с тобой стоит человек твоего уровня, а может быть, даже уровня, тебя превосходящего. Если этого не произойдет, то тогда человек просто обречен на инфантильность в Церкви, что мы и наблюдаем. Люди десятилетиями ходят в церковь и спрашивают благословения, а священники поощряют подобного рода испрашивания…

Фредерика де Грааф:

Он не был сторонником того, чтобы давать на каждом шагу благословение. Он говорил: мои духовные дети должны научиться так молчать, так научиться молиться, что они сами знают в общении со Христом, что надо делать. На каждом шагу «благословите, батюшка» – он отказался от этого. Если было нужно – тогда, конечно, обсуждение возможно. Но ответственность на нас. И ответственность на нас, чтобы найти путь ко Христу внутри себя. Он был сторонник, чтобы мы выросли в меру Христову, а не оставались до конца детьми. И это была большая разница тоже с отцом Софронием, у которого был другой подход. Однажды он говорит: выбирайте, куда вы хотите идти, но не смешивайте, потому что это другой подход к духовной жизни.

Протоиерей Александр Дягилев:

Чем больше проходит времени со дней жизни праведного человека, тем больше его взгляд не замутнен проблемами, которые возникли потом. И мы можем видеть его точку зрения, которая для нас некий ориентир – куда (в общем и целом) мы должны идти с его точки зрения, и мы можем сравнивать это с тем, куда мы идем здесь и сейчас. Владыка Антоний пока еще не канонизирован. … У одного человека, который хорошо знал Антония Сурожского, я слышал такое мнение: а ты думаешь легко жить со святым человеком? Я подумал, что, наверное, нелегко.

Протоиерей Владимир Сорокин:

Что касается приближения архиереев к народу… Для меня, я вам скажу, вопрос простой – вот Владыка Антоний Блум – был митрополитом, был епископом, всё, но так был близок к народу и так он вошел в историю. А я вот не вижу сегодня ни одного архиерея, который бы идеалом поставил такой же образ жизни, как митрополит Антоний.

Протоиерей Александр Степанов:

Надо сказать, что вообще из наследия митрополита Антония опубликовано далеко не всё. Есть вещи, которые близкие к нему люди даже не решались публиковать, настолько они, в общем, критичные, настолько они острые. Сейчас постепенно, видимо, это начинает все-таки выходить. …просто в каком-то внутреннем дискурсе каждого человека, в рефлексии нашей просто, того, что мы переживаем в Церкви, для чего мы в ней присутствуем, почему так мало меняется или ничего не меняется на протяжении достаточно долгого времени: 20 лет в Церкви, а я не вижу никаких перемен, и так далее. Вот все эти проблемы – они не очень были внятны, может быть, какое-то время. 30 лет, собственно, живем в свободной Церкви и большинство людей где-то примерно в течение этих лет и сделали свои первые шаги. Поэтому здесь на первом этапе вот то, что здесь называется «церковничество», то есть исполнение постов, освоение богослужения, освоение какой-то элементарной собственной практики молитвенной, вычитывание, каноны есть, акафисты есть, правила такие и такие, псалмы, вот всё это. Нужно человеку некоторое время, годы, на самом деле, чтобы вот это всё освоить, понять, сориентироваться. И можно довольно долго углубляться и в богослужение наше. Что само по себе, конечно, очень хорошо и правильно. Но вот, наконец, мы более или менее всё это дело поняли. Ну, кто-то понял, большинство не поняло и вот как бы застыло, может быть, в этом состоянии. Но рано или поздно это кончается. И встает вопрос: зачем я вообще здесь? Я трачу довольно много времени на хождение в храм. Я, правда, чувствую, что если я не пошёл в храм в воскресный день, да, то я что-то потерял, вроде день прошел как-то вот впустую. Вот это ощущение многие испытывают, и это, конечно, то, что нас удерживает, несомненно, в храме. Мы чувствуем, что что-то там получаем, какой-то заряд. С другой стороны, да, и в молитвенных правилах есть проблемы: мы уже все слова понимаем, но они просто перестают трогать, они перестают оказывать какое-то действие в нашей душе, и мы просто их проговариваем.

Аврил Пайман:

Это у него чувствовалось, что он говорит всё время из глубины, он мог делать длинную паузу, пока он собирался с мыслью, и потом ты знал, что то, что он говорит, он говорит не только от себя. Он был очень прост, очень смешлив и, надо сказать, очень забавен, с юмором. Но когда говорил всерьез – это было на глубоком серьезе. … Когда я писала биографию Владыки Антония, мне очень помогали – собрали много сведений, в том числе воспоминаний людей, которые его помнят, даже помнят его мальчиком еще… Очень трудно, действительно, восстановить подробности, сведения о всех лицах, которые мелькают в его жизни. И, конечно, это жизнь на фоне невероятно сложного времени. Потому что стопроцентно менялось положение его. Его кандидатуру выдвинули в патриархи, и здесь вот – не приняли, потому что он здесь не гражданин. … У себя в Англии он строил не национальное православие. И учил людей молиться на такой глубине, когда не важно, на каком языке ты молишься. И сумятица – трагическая – последних двух лет. Случился полный переворот в приходе собора, что стало вдруг больше русских, чем англичан и других (потому что были греки, румыны, сербы… всякие). … У Владыки Антония были изумительные толкования слова «сомнение», что это всегда ведет к более глубокому пониманию, что это не плохо само по себе.

Фредерика де Грааф:

15 часов в день он принимал людей. И он принимал тех, которые еще искали, у которых большое горе и так далее. Он однажды говорит: я 15 часов в день принимаю людей, и если бы я не видел в каждом человеке что-то о Боге (то есть образ Божий в каждом человеке) – мне бы было безумно скучно! … И он, действительно, с жаждой встречал нового человека, потому что это новый какой-то оттенок Бога. … Прежде всего, молитва – умение быть наедине с собой, чего так мало наши люди делают. Я разговариваю с медсестрами, с которыми я работаю – они боятся быть наедине с собой, «хоть бы не это». И тогда – не встретиться с Богом. … Я думаю, что если уже есть тоска по Христу, по встрече – это значит, встреча уже была, иначе не могла бы быть тоска. … Очень часто я слышу слово «надо». Ничего не надо для Бога. Он друг. И для друга ничего не надо – ты хочешь быть с ним или не хочешь, хочешь отдать ему времени или не хочешь, хочешь просто молчать с ним или не хочешь. … Он не любил чудес, он говорил: для новоначальных бывают чудеса. Чудеса – это вне нас. Наша задача – приближаться к Богу. Это был его подход, мне кажется. … Он часто мне говорил: стань самой собой, будь самой собой. И, конечно, мы не можем стать самими собой, если не во Христе. … Он знал, что надо воплотить то, о чем ты молишься. … Не бояться быть наедине с собой, без этого ничего не будет. … Я смотрю на современного человека – «внутри себя» почти «никого нету». … И встречи почти не происходит. … Надо не быть рабами того, что происходит. … Слова Владыки: не бойтесь! Вы со Христом – не бойтесь! Могут быть тяжелые времена, может быть что-то не так. Но Он – наш друг. Неужели Он оставит нас, когда трудно будет? Не бойтесь и молитесь, чтобы приблизиться к Нему.