«Россия. Век ХХ»: Марина Александровна Митрофанова: История страны через историю семьи (часть 1)

Л.Зотова: Россия XX века неоднозначна, многогранна, удивительна, и ее история неисчерпаема. Эту историю мы видим каждый по-своему, каждый со своей точки зрения, со своей оценкой. Рассматривая сейчас недавно ушедший век, мы пытаемся уловить связь с веком наступившим, сделать какие-то выводы для себя, для наших детей, внуков, передать им накопленный нами опыт. Начать передачу сегодня мне хочется с небольшого отрывка из книги «Когда ваши дети выросли» Росса Кэмпбелла и Гэри Чепмена: «Наследие – это достояние, передаваемое от одного поколения к следующему. То, благодаря чему наши потомки помнят о нас. В юридическом смысле наследство – это личная собственность, передаваемая согласно завещанию, однако, значение его обычно большее, нежели просто материальное. Наше наследие окажет огромное влияние на жизнь тех, кто будет после нас. Наследие прошлого влияет на будущее семьи. Все мы знаем семьи с состоявшейся хорошей репутацией. Это унаследованная доброта, честность, порядочность, достойное поведение и многое другое. Все мы знаем счастливых людей, получивших такое положительное наследие от своих родителей, и видим, какие огромные преимущества оно принесло им в смысле самооценки и эмоционального благополучия». Что мы оставляем в наследство нашим детям? Что было оставлено нам? На эту тему мы сегодня поговорим с гостем нашей студии. А в гостях у нас Марина Александровна Митрофанова. Здравствуйте, Марина Александровна! М.А.Митрофанова: Здравствуйте! Л.Зотова: Очень рады Вашему участию в этой передаче. Как Вы думаете, стоит ли нам изучать наследие наших предков? И если «да», то для чего? М.А.Митрофанова: Я думаю, общим местом будет утверждение о том, что изучать стоит. Я бы хотела сказать о другом, о духовном наследстве. Наследство можно востребовать, а можно не востребовать. Этот выбор человек делает сам. Задача того, кто это наследство оставляет, состоит в том, чтобы воспитать в наследнике потребность в этом наследстве. XX век нам показал, что наше духовное, культурное, историческое наследство не востребовано и, в общем, ничего страшного как будто не происходит, мир продолжает жить, и очень даже успешно. Поэтому, если говорить о том, что мы должны изучать это наследство, то нас сразу спросят: «А зачем? Нам и без него хорошо». Это как вопрос «Зачем верить в Бога?», то есть хотите – верьте, хотите – нет. И с наследством то же самое. Хотите – востребуйте его, принимайте, изучайте, и тогда оно вас обязывает. Или вы его не востребуете и живете по законам, которых мы пока не знаем. Вот надвигается новый мир, мы пока не знаем его законов, поэтому тот, кто рискует отказаться от духовного, культурного, исторического наследства, он делает свой выбор и это его право, а что за этим стоит, и как будет дальше, вот я, например, не знаю. Л.Зотова: Вы все-таки пошли путем изучения своего наследия? М.А.Митрофанова: Я бы не сказала, что это изучение, потому что для меня это образ жизни. Ведь любой человек делает выбор. Например, никто не заставляет человека ходить в церковь. Он или ходит, или не ходит, или верит в Бога, или не верит, это его потребность. То же самое с востребованным наследством – это потребность. Если она есть – человек счастлив, с моей точки зрения. А уж как это происходит, я не знаю. Кому-то это дается в семье, Богом заложено от рождения. Кто-то путем каких-то умозаключений к этому приходит. Это тайна. Л.Зотова: Наш город Санкт-Петербург относительно молодой. Предки людей, которые здесь живут, приехали сюда их каких-то мест. И, как Вы сейчас сказали, не все имеют потребность проследить эти ниточки, которые привели их предков в этот город. Вы решили отследить, кто были Ваши предки, где они раньше жили, почему они сюда приехали – так я вижу ту тему, которой Вы занялись. М.А.Митрофанова: У меня такое впечатление, что я жила с этим всю жизнь. У меня была очень традиционная семья, и поскольку они были люди верующие, то для них не было мертвых, все были живы. Прадедушки, прапрадедушки, прабабушки, прапрабабушки и все, что с ними связано: какие-то семейные предания, смешные или ужасные истории и какие-то личные переживания – это все озвучивалось, передавалось. Вот они говорили между собой, а мы присутствовали, и это все передавалось нам. Это как пение народных и духовных песен, оно звучит в доме и воспринимается младшими. Поэтому у меня такое ощущение, что я выросла среди теней, но теней живых. Я очень хорошо с детства ощущала, что у Бога все живы. Это мне помогло без особых сложностей воспринимать сначала историю своей семьи, а потом у меня все это расширилось, потому что семья большая и есть очень много интересных людей, которые с ней были связаны. Так вырастали истории других семей, потом история края, сначала своего собственного, места, где жили мои предки, потом это уже уезд. Я плохо знаю всю Костромскую область, но на мой слабый, не подкрепленный особыми изысканиями уровень, я достаточно знаю только северо-восток. Это такое глухое Заволжье, то, что называли раньше Северной Фиваидой, где была масса подвижников, учеников преподобного Сергия Радонежского. Они уходили в дебри, в леса, там основывали монастырь за монастырем, забираясь все севернее и севернее. Самые известные из них – это, конечно, Макарий Унженский, Авраамий Городецкий, Иаков Железноборовский, Пахомий Нерехтский, Паисий Галичский. Многих можно назвать, этот край был освящен их присутствием, созданием маленьких и больших монастырей. Я могу говорить только о конкретных вещах, связанных с местом, которое я прилично представляю себе. В основном это устные предания, какие-то сохранившиеся рассказы, письма. В этом благословенном краю люди жили с убеждением, что они здесь не на один день, когда нужно срываться, все бросать и куда-то перемещаться, а жили там на века, поэтому в домах ничего не выбрасывалось. И хотя крестьянство считалось сословием бесписьменным, это не так. Может быть, это мне повезло. Когда я читаю справочники или какие-то художественные или научные произведения о том, какое было поголовно безграмотное население, мне очень трудно в это поверить, потому что у меня были грамотные абсолютно все: и бабушки, и прабабушки, и прапрабабушки. У меня сохранились письма моей прабабушки 1904 г., в них употребляются такие риторические фигуры, которые свидетельствуют о том, что человек был очень грамотный. Л.Зотова: И при этом она была из крестьян? М.А.Митрофанова: Да, когда они сюда приехали, прадедушка работал на Адмиралтейском заводе, а у нее, видимо, не получилось закрепиться, и она вернулась обратно. Прадедушка потом стал «отходником», то есть он уходил на заработки и возвращался обратно. У нас дома были письма, книги. Например, в издательстве Девриена был в свое время выпущен такой замечательный писатель Сергей Мислов. Он умер в эмиграции, но наверняка на слуху его «Охотники за книгами». Это замечательная книга о том, как он ездил по старым усадьбам и собирал сохранившиеся библиотеки. И, в частности, у него есть классическая детская книга «Война оловянных солдатиков». Это те книги, по которым учился читать мой дедушка. Поэтому я хочу сказать, что крестьянство не было такое дремучее, оно было письменное. Они писали письма, стихи. Я принесла поздние образцы произведений людей, выходцев из этих мест, которых уже в зрелом возрасте потянуло к поэзии. Моему дедушке было 15 лет в 1914 г. У меня есть стихотворение, написанное на бумажке со всеми «ятями» и со всей соответствующей орфографией, в конце стоит подпись: Александр Невский. Это немножко смешно, потому что моего дедушку так звали. Я не думаю, что это сочинил он сам, скорее всего это было переписано с какого-то лубочного листка, хотя, судя по безграмотному стилю, может быть, и сам. Л.Зотова: Вы не сможете прочитать по памяти? М.А.Митрофанова: «Впереди всей рати русской, впереди своих полков выезжает из разведки…» Дальше я не помню, очень длинное и очень забавное стихотворение. Это были люди, которые жили совершенно полноценной культурной жизнью. Они выписывали книги. Например, остался квиточек от заявки на пересылку наложенным платежом, направленной по адресу: Санкт-Петербург, Невский пр., д.49, издательство «Православная энциклопедия»: «Прошу выслать наложенным платежом очередные три тома по адресу: Костромская губерния…» Л.Зотова: Удивительно, то есть крестьяне писали… М.А.Митрофанова: Это я говорю о своей семье. Вы знаете, впервые с Фарраром я познакомилась в деревне, в детстве. Там был Фаррар «Жизнь трех святителей». Также там было замечательное издание первоисточника «Ромео и Джульетты» итальянского автора. Все это там было, читалось и очень интересно интерпретировалось в пересказе. Было также очень много людей музыкально образованных. Здесь я имею ввиду не только свою семью, потому что как раз наша семья не была музыкально образованна, они играли, как многие, со слуха. Л.Зотова: А на чем играли? М.А.Митрофанова: Играли на всем, что было доступно: гармонь, балалайка, мандолина. У нас был такой замечательный регент, который потом был выслан в Магнитогорск и там умер от голода. Он работал кузнецом. В сельской местности это хорошая профессия, и фамилия у него была Кузнецов, соответственно. Но при этом у него дома стояла фисгармония, у него была скрипка, камертон. У меня от бабушки сохранились его ноты, разложенные по голосам и принадлежащие ему как регенту. С моей точки зрения, это очень глубокая культура, все-таки играть на фисгармонии – это почти фортепиано по сельской местности. Среда была очень культурная, хотя она была абсолютно крестьянской, земледельческой: коровы, лошади, хозяйство. Хлеб там не растет, потому что холодно, но растет овес, ячмень, лен, гречиха. Все, что сажали, требовало рук, и тем не менее, им как-то хватало сил на то, чтобы еще и жить отвлеченной от земных забот жизнью. Не только в моей семье, но, окидывая мысленным взором всех, кого я помню, могу сказать, что книга была нормальным явлением в доме. Неграмотных я просто не знала. Единственный был случай: прадедушка был председателем областного суда и, не смотря на то, что было покушение на сундук с бумагами, кое-что осталось. Сохранились прошения некоторых женщин, особенно во время войны, по поводу пособий, которые им полагались как солдатским вдовам или тем, у кого муж был на фронте. Они просили прадедушку написать прошение земскому начальнику, и там была такая фраза: «За неграмотную такую-то подписал такой-то». По деревням неграмотные люди были, но в селе я о таких не слышала. Эта градация село-деревня в то время была очень заметна. Л.Зотова: В чем отличие села от деревни? М.А.Митрофанова: Помимо чисто зрительного отличия (в деревне нет храма, а в селе – храм), в селе другой уровень культуры. Село – это больница, телеграф, школа, народный театр, библиотека, потребительское кооперативное общество, председателем которого был один из батюшек. В нашем селе это был такой замечательный родственник Василия Васильевича Розанова, его двоюродный брат – Петр Николаевич Розанов. Он был настоятелем храма и, как человек, пользовавшийся доверием жителей, был избран председателем потребительского общества. Устав этого общества утверждался губернатором. Это была полнокровная жизнь: там были базары, ярмарки. Особенно большой была осенняя ярмарка на престольный праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Жизнь была очень развита, не так было, что люди только пахали-сеяли и ничего не видели, кроме физического труда. Ефим Честняков, знаменитый художник, который был открыт в 70-е годы, когда вернулся во время разрухи гражданской войны к себе в Шаблово (это от нас на приличном расстоянии, но уезд один – Кологривский), написал одному художнику в Академию Художеств. В письме он пишет о том, что вынужден вернуться из Питера, из Академии Художеств к себе домой и заняться хозяйством. Меня поразила одна фраза в его письме: «Физическая работа губит любые духовные начинания». Я с этим абсолютно согласна. Перескакивая с первых пятнадцати благословенных лет XX века в последующие годы этого века, можно сказать, что тяжелый каторжный сельский труд в людях убил духовную жизнь. Надо быть очень сильным человеком, чтобы суметь противостоять этому, потому что всё против. Раньше тоже был тяжелый труд, но он был повсеместный, не было резкого контраста между деревней и не деревней, а потом этот контраст возник, и это родило у людей внутреннюю обиду, которую они сами могли и не осознавать. До сих пор, уже в XXI веке, когда я приезжаю в деревню, всё равно с этим сталкиваюсь. Это на генетическом уровне, они обижены по факту рождения. До 1917 г. этого не было, люди были самодостаточны и спокойно существовали в своих селах, деревнях в том качестве, в котором они хотели быть. Я знаю много ситуаций, когда человек духовно опытный, духовно развитой совершенно спокойно перемещался из своего крестьянского хозяйства в монастырь, женщина – в женский, мужчина – в мужской. Вот они родились земледельцами, а душа у них не лежала к этому, всегда они могли найти выход и уйти от этого, если хотели. Л.Зотова: Они могли уйти только в монастырь или могли уйти в город, учиться? М.А.Митрофанова: У моей бабушки был двоюродный брат Николай Кузьмич Малютин. Он не был хорошим христианином, и я не знаю, был ли он им вообще, потому что в самом начале своего жизненного пути он совершил не очень хорошее деяние, об этом никогда не говорилось. У него очень рано умерла мать, в 1913 г., были сделаны попытки его усыновить, но отец не согласился его отдать. Ему помогали материально, чтобы он мог выучиться, и он действительно достиг очень больших высот. Он умер в 1972 г. в очень больших чинах, работая где-то за границей в советском посольстве. Начинал учиться он в обычном начальном училище и учился так хорошо, что его заметил земский начальник этого округа. Этим начальником был барон Александр Эрта (или Ерта), который был сослан туда после событий 1905 г., когда крейсер, которым он командовал, сел на мель, а все было так подано, что он специально посадил его на мель, чтобы революционные матросы что-то там учинили. Это было, конечно, совсем не так, но человек пострадал и вместе со своей женой оказался в наших лесных дебрях, где он открыл, например, роскошный детский приют. При этом приюте был храм. Сейчас там нет ничего, даже фундамента. Барон был человеколюбивым и, увидев на очередных экзаменах такого толкового мальчика, решил ему помочь. И наш Николай Кузьмич попал в Москву, в торговое представительство. Если человек работал в торговом представительстве, понятно, что он имел приличное образование. Однако, это не помешало ему в годы, когда быть бароном уже стало опасно, этого барона благополучно предать. Эта печальная история как раз и говорит о том, как человек сделал свой выбор. Он очень хорошо прожил свою жизнь с точки зрения земного благополучия, достиг больших чинов, много где был, много что видел и много что имел. Я помню его в детстве, когда он к нам приезжал, он тоже стал писать стихи, но всегда оставлял впечатление человека удивительно несвободного, даже несчастного, хотя, глядя на его барственный вид, никогда нельзя было предположить, что он несчастен. У бабушки был другой двоюродный брат Николай Константинович Платов. Я с ним познакомилась мельком, потому что у нас он появился после многих лет, проведенных в отдаленных местах, в заключении. И вот, когда они, два брата, сфотографировались вместе, это две судьбы, это надо видеть: одно лицо и второе. У нас в роду все мужчины были крупные, и они оба крупные и представительные, но Николай Константинович как-то вызывал уважение. К фильму «Балтийское небо» я отношусь с трепетом именно потому, что одного из главных героев, летчика Серова, там играет Всеволод Платов, сын Николая Константиновича Платова. У Николая Константиновича за плечами была очень тяжелая жизнь, и актерская судьба этого бедного Всеволода тоже поэтому не очень сложилась, ведь его папа много лет провел «в местах не столь отдаленных». Люди делали выбор. Оба брата жили в Москве после 1917 г., но у одного был сделан выбор в сторону забвения всего, в том числе и наследства, о котором мы так любим говорить, а второй выбрал другое, пусть никому ненужное, зато нужное ему и поплатился за это. Но он не производил впечатление человека пострадавшего, просто жизнь была прожита значительно. Л.Зотова: Давайте вернемся к нашей теме. Как называется это село, в котором проживали Ваши предки? Может быть, кому-то из наших радиослушателей это название тоже о чем-то скажет. М.А.Митрофанова: Боюсь, что это никому ни о чем не говорит, потому что это очень глухое место. Это бывший Кологривский уезд, сейчас это Парфеньевский район, село Матвеево. А районный центр Парфеньево знаменит тем, что там родился замечательный писатель Сергей Васильевич Максимов, который написал «Куль хлеба», «Крылатые слова». Впрочем, Парфеньево знаменито не только этим. Когда-то это была вотчина Репниных, она известна с 1633 г. по документам, в которых упоминается существующая там церковь. Значит, можно предположить, что поселение было основано еще раньше. В этом месте все поселения очень древние. Например, рядом есть село Успение Нейское, которое документально известно с XVI века. Костромской архив в советское время находился в Богоявленско-Анастасиевском монастыре. Это теперь монастырь и там все благоукрашено и замечательно, а в свое время прямо в храме были нары, нары, нары и, вопреки всем требованиям пожарной безопасности – архив. А что такое архив? Это бумага. К тому же в помещении были дыры, и хватило одной искры, чтобы в 1982 г. там случился страшный пожар, который ухитрился уничтожить документы до 1917 г. Не все, но очень многие. Только самое ценное было выбрано в Москву в Центральный архив древних актов и поэтому сохранилось. Само по себе это место примечательно Розановыми, примечательно Голубинским, но самое главное, оно примечательно простыми людьми, которые там жили. Сейчас, к сожалению, уже не о чем говорить. Я езжу туда каждый год, и у меня сложилось печальное ощущение, что там жизни осталось лет на 10-15. Край пустеет так же, как очень многие земли. Если поближе к Волге какая-то жизнь еще активизируется, то все то, что дальше на север – это просто пустые территории, лес, лес, лес и все. Людей все меньше, их понять можно, потому что там негде учить детей, негде лечиться, тяжелая физическая работа. Русская печь – это очень поэтично и очень здорово, но только тогда, когда приезжаешь дней на 10, а потом уезжаешь обратно. А когда ты живешь круглый год с тем, что тебе надо в туалет выйти на повить, а в холодное время года, извините, ведро в избе, то тут можно сколько угодно говорить о наследстве, да и разве наследство в этом. Мне очень жаль, что если там и строят новые дома в районе, то они скорее напоминают бараки. Совершенно не соблюдена замечательная старинная архитектура, ведь это внешне можно было бы воссоздать. Но это никому не надо, потому что такое впечатление, что сейчас никто не собирается там закрепляться надолго. Это «обыденка»: построили, потом вдруг снялись и унеслись, и все рушится. Л.Зотова: А строит кто: местные жители или приезжают дачники? М.А.Митрофанова: Строит Леспромхоз. Дачники и местные жители доживают в своих родовых домах. Деревень просто нет вокруг. Этот процесс начался очень давно, где-то, наверное, с 30-х годов, когда начались колхозы. Существует замечательное письмо, написанное в 1938 г., зачитаю отрывок из него: «В нашем колхозе живут только которым деться некуда». К сожалению, с тех пор ничего не изменилось. Все, кто мог уехать – уехали. Л.Зотова: А чье это письмо? М.А.Митрофанова: Одной крестьянки, которая жила в деревне Фоминское, сейчас этого поселения нет, там нет даже фундаментов. Ей, видимо, было куда уехать, и она с семьей в 30-е годы снялась и уехала куда-то в Предуралье. Это письмо она послала своей соседке, которая жила тоже в этой деревне Фоминское, но в 30-м году благополучно вместе с семьей перебралась в Питер, потому что там были родственники. Ее родственники обосновались в Питере еще в 1790 г., у них была своя столярная мастерская, потом иконная мастерская, осуществлялась киотно-плотницкая работа. Этот крестьянин, их предок, родив пятерых детей, сумел всем дать высшее образование, и к 1917 г. у одной из родственниц было два дома в Языковом переулке. Языков переулок – это нынешняя Белоостровская улица, но, к сожалению, даже никаких намеков на то, что там когда-то была жизнь, а не промзона, сейчас нет. Существует фотография этого Языкового переулка, где забор, мостовая, фонари, зелень. Там стояло два дома, которые принадлежали инженеру Рингейту, замужем за которым была двоюродная сестра женщины, которой написано это письмо. Они уехали в эти дома, в которых уже были коммунальные квартиры. Это трагическая история. Рингейтам очень повезло, они в 1928 г. сумели уехать, похоронив здесь двух детей, а вот остальным родственникам не повезло, они остались здесь со всеми вытекающими отсюда последствиями. И вот эта Мария Михайловна Груздева приехала в Петербург со своей семьей, их было четверо: она, муж, мальчик и девочка. А их соседка по деревне писала им письма из тех мест, откуда они уехали. Это очень традиционная судьба, люди сорваны со своих мест, они уехали. Одна из причин отъезда – колхозное строительство, которое все перемешало, и потом война, конечно. Около села Матвеево была такая деревня Потапово, в ней было 30 дворов. Когда началась война, из 30 домов призвали 40 человек, вернулись двое, и то один умер вскоре от ран. Еще рядом деревня Сакирино, 40 дворов, 60 человек взяли, вернулось трое. А все те, кто остались – это женщины и дети. В войну все жили впроголодь, а страшный голод был именно после войны, с 1946 по 1948 г. В это время женщины, у которых дети подрастали, изо всех сил старались их «выпихнуть», благословляли их на отъезд. Таким образом, деревня была обречена изначально: если мужчин нет, то дети уедут. Есть замечательная книга Сергея Волкова «У монастырских стен». Этот человек в 1918 г. поступил в Московскую Духовную Академию, но потом работал учителем литературы и русского языка в средней школе в г. Загорске. Уже будучи в очень зрелом возрасте, после войны, он работал в библиотеке Московской Духовной Академии. Он всю жизнь вел дневник. Он очень много кого знал, интересный человек, интересная книга. В его дневнике есть запись 1943 года, которая меня поразила абсолютно верным наблюдением. Он говорит о том, что после войны народу будет не до молитв и не до духовной жизни, а все будут только зализывать раны, выживать, выживать, выживать. Это мы и наблюдаем, потому что только выживали. Это к вопросу о наследстве. У меня рука не поднимется бросать в кого-то камень за то, что он чем-то не интересовался или не интересуется. Люди жили так тяжело, что перед ними стояла одна проблема: выжить. И вот это, наверное, одно из самых страшных преступлений, когда человека ставят в такие условия, что он должен только выживать, потому что духовная жизнь предполагает некоторую, я бы сказала, сытость. Избранные люди, святые могут духовно жить несытыми, а народным массам, чтобы зажить духовной жизнью и вспомнить о каком-то наследстве, нужно быть немного более сытыми. Л.Зотова: Хочется, чтобы Вы немного больше рассказали из того материала, который у Вас есть. Вот Вы достали письмо, написанное на старой бумаге, прочитали одно предложение, которое звучит, как голос самой истории. Может быть, Вы еще что-то зачитаете? М.А.Митрофанова: Я с удовольствием прочитаю письмо дедушки Михаила Степановича Груздева (отца Марии Михайловны Груздевой), написанное в 1936 г. Когда Мария Михайловна с семьей уехали в 1930 г., он остался в деревне, его жена умерла раньше. Как во всех деревенских письмах, здесь все в одном. Л.Зотова: Само письмо говорит о стиле жизни. М.А.Митрофанова: Я постараюсь читать так, как здесь написано. Письмо было написано с соблюдением всех твердых знаков, человек был уже преклонных лет, ему шел восьмой десяток. «Апреля первого. Воскресенье. Здравствуйте, мои родные Александр Александрович и дочь Мария Михайловна! Дорогим внучатам Николаю Александровичу, также Валентине Александровне, я, дедушка ваш Михайло Степанов, спешу вам уведомить по низкому вам поклону. Желаю быть всем вам здоровым и уведомляю вам, что я от вас получил письмо и гостинец. За все вам благодарю. Очень доволен. Я получил селедок 10, конвертов 4, в двух по листу бумаги, а в двух нет, еще напилок сахару и в тюлечке круглых конфет, все сильно смялись в одну лепешку. На всем благодарю и еще прошу: когда поедете домой, купите мне вару и шкурки для моей работы, у меня нет, все кончилось. Вы пишете мне, я получил от вас письмо, в письме я вам посылал (не знаю, вы получили или нет от меня). Еще уведомляю вам, теперь колхозный председатель в Кунакове Горнавин Иван, а сын Михаила Ремнева Павел вылез, не желает быть, и в селе в совете председатель Кунаковский – Арсенька Кореков, а Лампионова Саньку высадили из секретарей, теперь ходит на свал кору скоблить. А Крюкова Кольку выслали на 3 года в принудиловку неизвестно куда, очень далеко, просит прислать Анну денег, с голоду мрет. Штраф с него простили колхозу 3000 рублей. Он был бригадиром в колхозе, будто ходил с сигаретой и заронил, сгорело 10 овинов ржи, за это судили. Сельский Алешка наш уехал с женой в Родионково в колхоз, дома налогом задавили, жить нельзя. Я сам ходил в Парфеньево в больницу, но очков нет по моим глазам. Доктор сказал, мне надо ехать в Буй, там есть глазной врач, у него подберешь. Тогда когда вы будете дома. Я много выбирал очков, по моим глазам нет. В нашем селе Матвееве поп новый, колокола звонят, а то во всех приходах нет звона. Еще у Николы в Шире есть. В Парфеньеве тоже сбросили все колокола…». Это письмо очень интересно тем, что это 1936 год. Храм в Матвееве перестал существовать в 1937 г. после ареста отца Михаила Смирнова, который сейчас прославлен как новомученик (он был расстрелян в 1937 г.). Сейчас, к сожалению, уже нет людей, которые могли бы рассказать об этих событиях и нет документов, а обрывки разговоров сводятся к одному: что нам «красного попа» не надо. Помню, в детстве эту фразу говорил один дедушка, я тогда ее не очень понимала и не очень интересовалась, о чем теперь жалею. Об этом «красном попе» я слышу постоянно. Дело в том, что в этом районе после 1927 г. возникло иосифлянское движение и движение «Истинная православная церковь». Некоторые приходы поддерживали владыку Иосифа (Петровых) и не разделяли точку зрения митрополита Сергия (Старогородского), поэтому там было арестовано много священнослужителей по делу «Истинной православной церкви». Кто-то получал разные сроки, кто-то был расстрелян. К сожалению, никто ничего об этом не помнит. Были люди, которые могли помнить, они не хотели ничего помнить. Они просто совсем ничего не рассказывали. Как, например, я никогда не слышала никаких рассказов о гражданской войне, о том, кто на какой стороне участвовал, где был – это было табу, то же самое и по этому поводу. Сейчас все, кто мог что-то рассказать, конечно, в могилах лежат. Л.Зотова: Как же так, люди довольно благополучно жили на селе, были по тем временам довольно хорошо образованы, ходили в храмы, но вот случилась революция, и за какой-то короткий период времени уже и церковь, в которую ходили, разрушена, и колокола сброшены? Каким образом произошла эта перестройка в людях? М.А.Митрофанова: Я думаю, не было никакой перестройки. К сожалению, все пребывали в иллюзии, что все хорошо и благополучно. Людей, которые чувствуют некоторое неблагополучие хотя бы в самих себе, в своей духовной жизни, всегда очень мало. Если на государственном уровне принято ходить в церковь и соблюдать определенные правила, все соблюдают. А потом происходят какие-то события, и человек должен сам сделать выбор, и никто за него этот выбор не сделает. Например, нас крестили в младенчестве, вера по наследству, вроде бы здорово. Ну и что? Ведь все то, что не подкреплено духовным трудом, так же легко и улетает. Если мы потрудились, что-то создавая, то мы к этому иначе относимся, мы это больше ценим, мы это бережем. Если нам свалилось с неба без всякого труда, оно у нас так же легко отнимается, и мы это теряем. Наверное, здесь было дело именно в этом, потому что сознательная вера не зависит ни от государства, ни от власти, она зависит только от самого человека. «Блюдите, како опасно ходите», – эту фразу мы должны помнить постоянно. Формально здесь можно найти сколько угодно виноватых, но выбор все равно делает человек сам, и когда очень сильное давление, мало кто может устоять. Причем давят не только под угрозой пистолета у виска, а давит сама окружающая жизнь, когда оказывается, что все можно и ничего за это не бывает. Одна бабушка рассказывала, она венчалась в 1935 г. Это было одно из последних венчаний в нашем храме. Одну церковь уже закрыли, а вторая еще существовала. Там, где была закрытая церковь, сделали МТС. В этом месте глинистая почва, и чтобы спрямить дорогу для тракторов, а вокруг храма в деревне кладбище, проложили дорогу по этому кладбищу. В колхозе есть было нечего. Она пошла работать в МТС и, когда расчищала дорогу, много черепов и костей руками перебрала. А там был похоронен ее дедушка. Рассказывая об этом, она все время повторяла одну фразу: «А что мы могли?» И все. От человека требовать героизма невозможно, потому что ни энтузиазм, ни героизм недолговечны, это эмоциональный или духовный взрыв, а постоянно человек не может жить в таком градусе. Тех, кто делал свой выбор и оставался неучастником, было меньшинство, они породили сонм мучеников. Кто-то делал совсем крайний выбор, они рьяно пытались строить «новую жизнь», их тоже не так много было. А основная масса жила по принципу: «Что Илья, то и я». И судить этих людей нельзя. Я всегда себе говорю: «Я не знаю, как я сама поступила бы в этой ситуации». Поэтому я не могу их судить. Хотя, конечно, в силу свойственного ригоризма, мне более симпатичны люди, которые осознанно делали выбор, как этот Александр Степанович Кузнецов, бывший регент. В 1930 г. их с женой арестовали, дети у них уже выросли. История была такая. Бабушка, которая мне ее рассказывала, хорошо все помнила, потому что они дружили домами, и жили они рядом, их повить выходила на дом Кузнецовых. Л.Зотова: Повить – это что такое? М.А.Митрофанова: Повить – это огромная нежилая часть избы, где раньше чего только не хранили, устраивали горницы, там были такие взъезды типа бревенчатых пандусов, куда въезжали на лошади и сваливали там сено. Это северная архитектура. Отец этой женщины, получив увечья в Русско-Японскую войну, не мог работать на земле, у них даже коровы не было. Он работал на телеграфе, поскольку в армии был этому обучен. Телефона тогда не было. Он был единственным, кто владел азбукой Морзе. По совместительству он был еще начальником почты. Как-то вечером по телеграфу из района было получено указание, что таких-то завтра арестуют, и они подлежат высылке. И этот Николай Васильевич (он умер в 1934 г.) побежал, быстренько их предупредил, чтобы они могли хотя бы по детям что-то распихать или что-то сделать. У них был очень большой дом. Нам сейчас все это сложно представить. Когда тебя должны вышвырнуть, то вышвыривается вся твоя жизнь. Ну что они могли? Что-то дочке отнесли. Эта Мария Михайловна говорит: «Мы их даже провожать не вышли. Мы в щелочку смотрели, когда их посадили в телегу». Жена Александра Степановича запела: «Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем». Под это пение их и увезли в телеге. А потом в 1933 г. от них было получено письмо из Магнитогорска, в котором в очень культурных выражениях, очень вежливо люди просят прислать им какой-нибудь еды, потому что они просто умирают с голоду. При этом стиль письма такой, что видно – человек пытается все равно сохранять свое человеческое достоинство. Человек, которому это письмо было послано, Мария Михайловна Груздева, пыталась послать им посылку. Мне ее сын сказал, что когда она пришла с этой посылкой на Большую Пушкарскую, где принимали почту в лагеря, то ей сказали: «Пошлешь – сама туда поедешь». Она испугалась. Они выжили, и ее сын Коля, и Валечка и умерли в хорошей старости. И сама Мария Михайловна умерла в возрасте 90 лет в 1987 г. Ну а Александр Степанович и Анна Алексеевна умерли там, в этом котловане. Их сын, который был сослан вместе с ними, выжил, потом он был тяжелым инвалидом, он не так давно умер в Москве. Потом там все более-менее стабилизировалось, жизнь детей хоть и раскидала, но сохранила, благо они были взрослыми. А Анна Алексеевна со своим «Тебе Бога хвалим» – вот человек сделал выбор, хотя у нее тоже была семья. Вся история вот в этой капельке. Ведь там не так много народу жило, около 600 человек. История всего нашего XX века вот на этих судьбах, чего бы это ни касалось: церковная история, история колхозного, партийного строительства… Я знаю такой факт: в 1918 г. по приговору ЧК был расстрелян местный крестьянин, который очень рьяно взялся за строительство «новой жизни», так рьяно, что замучил всех жителей. Фамилия у него была тоже местная – Овсов. Такой Овсов Иван. Я уж не знаю, что надо было творить с этими бедными жителями, чтобы ЧК расстрелял. А может быть, это было сделано, чтобы людей как-то привлечь на свою сторону, трудно сказать, история темная, но такой факт был. Л.Зотова: Итак, мы начали наш разговор о том духовном наследии, которое мы оставляем своим потомкам. Отметили, что востребование этого наследия зависит от выбора наших детей и внуков. Поэтому наша задача – показать им ценность изучения истории своего рода, своих дедов и прадедов. Сегодня мы говорили о той местности, где проходила жизнь предков Марины Александровны Митрофановой, супруги протоиерея Георгия Митрофанова. Отсюда растут ее собственные корни, корни ее детей, поэтому в рассказе Марины Александровны мы слышим такие выражения, как «у нас», «рядом с нашим селом», «наши соседи». Все это относится к тем местам, где когда-то рождались, жили и умирали близкие им люди, предки этой семьи.