«Я искал могилу отца, а нашел 40 тысяч могил»

И.С.Вербловская: Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Наша сегодняшняя беседа посвящена одному из самых зловещих и страшных мест в нашей округе, да и не только в нашей округе, не только в нашей области и в нашем городе, но и во всей нашей стране – Левашовской пустоши. О том, что это такое, мы будем сегодня беседовать с Валентином Тихоновичем Муравским. Каждому человеку хочется не только знать свои корни. Хочется выразить каким-то образом свою память, свое уважение, свое преклонение перед теми людьми, кто стоит у него за плечами, у него за спиной, благодаря которым он существует таким, каким он есть. Но это очень просто – прийти с цветами на кладбище, посидеть там несколько минут, мысленно обратиться к тому человеку, который там похоронен. И с более легким сердцем, с какой-то очищенной душой продолжать свою повседневную жизнь. Но не каждому из наших соотечественников и современников это дано. И не только потому, что до сегодняшнего дня похоронены не все из тех, кто погиб во время Великой отечественной войны. Тысячи и тысячи, сотни тысяч, миллионы безвинных людей погибли в мирное время по вине тоталитарного режима в до-сталинское и сталинское время. Наш народ понес тяжелейший урон во время террора, который продолжался в течение многих десятилетий. И вот как только в 80-х годах появилась возможность об этом вспомнить, вздохнуть полной грудью, начать искать места последнего успокоения своих родных и близких, о которых и говорить-то было страшно и небезопасно, такой поиск начался. Я не буду говорить о всей стране, я буду говорить только о нашем городе, о нашем многострадальном Ленинграде, потому что в это время в Петрограде-Ленинграде, так назывался наш город в то время, о котором сегодня идет речь, погибло огромное количество жителей. По праву наш город считается самым репрессированным городом из всех городов страны. Это имеет свои исторические корни и объяснения. Но в эти подробности сейчас я входить не буду, скажу только одно. После самых даже предварительных поисков выяснилось, что у нас вокруг города, а то и прямо в городе есть места, куда привозили обреченных людей, расстреливали и засыпали землей. Не случайны строчки Ахматовой: Непогребенных всех – я хоронила их, Я всех оплакала… Даже нельзя сказать, что эти люди погребены, а таких очень много. И такие расстрельные места в нашем городе обнаружены, может быть, далеко не все, может быть, далеко не всегда можно сказать, сколько людей погибло в том или другом месте. Это один ряд страшных мест в нашем городе. А есть другой. Это кладбища, куда штабелями останки расстрелянных людей грузовиками свозили в конкретное место, где специально были вырыты траншеи. Заполнялись они вот таким страшным грузом и засыпались землей. Это уже больше похоже на братские могилы. Одно из таких мест – пожалуй, по численности людей, похороненных там, это место может сравниться с теперь уже всем известным местом Бутово под Москвою – это наша Левашовская пустошь. Во второй половине 80-х годов, когда начались поиски, обнаружить это страшное место довелось Валентину Тихоновичу Муравскому. Валентин Тихонович, можете ли Вы рассказать, как Вы искали это место? Кто Вам помогал? Кто Вам мешал? Кто был рядом с Вами? И как, в конечном итоге, Вы нашли эту Левашовскую пустошь?

В.Т.Муравский: Каждый из нас должен и хочет знать, где похоронены его родители, чтобы принести свечку, цветочки в какие-то определенные даты. Искать своего отца я стал очень давно, когда еще не было ни гласности, ни свободы. Я писал и в прокуратуру, и в Министерство внутренних дел с просьбой рассказать, где мой отец. Я посылал письма с уведомлением, и мне приходило уведомление о том, что моя просьба, мое послание вручено – в прокуратуру, или министру внутренних дел, Дудорову. И на этом все заканчивалось, никакого ответа не было. Но когда стало более свободно, во времена перестройки, мы собрались в начале в Юсуповском садике. Потом еще где-то стали собираться – простые горожане стали собираться и обсуждать текущие вопросы. И после пятого раза, когда мы собрались, я сказал: «Давайте чем-то заниматься, не говорить о воспоминаниях и прочем». Кто-то взялся архивную группу вести, кто-то взял что-то другое, а я решил искать своего отца и тех людей, которые пропали неизвестно где в 1937-38 годах, в эти годы репрессий. И таким образом образовалась группа «Поиск», это при «Мемориале». После этого план работы был такой. Я написал в газету, написал на радио, я приходил, говорил об этом. И вопрос был один: кто что-либо знает о наших родителях, которые были арестованы в 1937-м, в эти годы репрессий, и где они могут быть? И я обратился на радио, и на телевидение, и в газеты писал. Сначала было затишье. Но через месяц-два пришло одно письмо, потом еще звонок, потом еще, и таким образом как-то вот расшевелился этот вопрос. А потом пошло много писем, кто-то знает то, кто-то – еще что-то. Всякие были предположения, даже один необычный звонок был: «Я старый чекист, и я помню, куда мы привозили на машинах, это такая так называемая платформа «Морская». Привозили туда ночью, вечером, и там расстреливали». Такие были сообщения. Затем из Ропши поступило сообщение, из Ржевки. Была еще загадка и история зеленого забора в Левашово. Потому что много было предположений – зеленый забор и там собаки лают, а не известно, что там и как происходит. Поступило 5-10 таких звонков и сообщений о Левашовской пустоши, Левашово, о зеленом заборе. Мы приезжали в Левашово с группой «Поиск», ходили вокруг забора. Но он мощный, высокий, нет щелей, ничего нет. И как-то в очередной раз мы приехали туда, и я познакомился с бывшими летчиками. У них там рядом аэродром. И они в свое время, в 1937-38 годах летали над этой пустошью и сверху видели выкопанные траншеи. Через неделю – эти траншеи уже закопаны, а рядом или где-то в другом месте выкопаны новые траншеи. Очередной полет – они видят, что закопаны уже те, которые они видели в прошлый раз, и снова выкопаны новые. Мы захотели узнать, что это такое? И тогда мы создали при Ленгорисполкоме комиссию по поиску мест расстрела и захоронений. Она постоянно заседала, там были представители и от Смольного, и от прессы, и от общественной организации, которую я представлял, и от КГБ. Но помимо Левашово были и другие места. Платформа «Морская», например. Мы встретились с тем стариком, который звонил и говорил об этом месте. Ему было лет 90. Мы привезли его туда, на это место. Это недалеко от залива, там большая территория. Вот он ходил-ходил. Потом встал на коленки и заплакал, говорит, да, мол, это было здесь. И не только он говорил о том, что в этом месте – это между платформой «Морская» и Лахтой – были расстрелы. Были расстрелы и на Ржевке, в Ковалево. Это многие говорили. Когда уже немножко стало посвободнее, ко мне стали обращаться многие, я встречался с ними.

И.С.Вербловская: Валентин Тихонович, мне хотелось бы спросить сегодня Вас именно о тех местах, где хоронили. Самое больше место захоронения – это Левашовская пустошь.

В.Т.Муравский: Да. Тех, кто умирал в тюрьме, хоронили на кладбищах. А тех, кого расстреливали в подвалах Большого дома, на грузовиках привозили в Левашовскую пустошь, в Левашово. Это территория примерно 11,5 гектар. Там был пустырь, там не было деревьев, только кустарники. И там выкапывали ямы, траншеи, рвы. Лежит один ряд, немножко присыпано ветками, дальше второй ряд. Это не особенно легально делалось, но это так. Когда мы собрали все эти данные от летчиков, на очередное собрание комиссии по поиску мест расстрелов и захоронений был приглашен заведующий Большого дома, генерал Курков. И он сказал, что акты по приведению приговоров в исполнение – а это примерно 46 тысяч – сохранились, они все в архивах Большого дома. Причем около 6 тысяч – это преступники, это дезертиры, шпионы, диверсанты, бандиты. А 41 тысяча – это невинные молодые люди, они реабилитированы, они были осуждены по политическим мотивам. Они не все похоронены в Левашово, это так символически мы считаем, что в Левашово. Тогда Ленинградская область была большая, в нее входила и Вологодская, и Новгородская, и Псковская, и прочие. Здесь у нас только архивы, и не всех здесь расстреливали. Есть захоронения и в Новгороде, и во всех других городах. Мы тогда решили, что здесь будет символ.

И.С.Вербловская: Но во всяком случае, независимо от символичности, основания здесь большие. Есть основания считать, что половина этого числа, т.е. 20 тысяч, безусловно, покоятся в земле Левашовской пустоши.

В.Т.Муравский: Ну, это вполне возможно, потому что… В начале мы думали, что все 46 тысяч здесь.

И.С.Вербловская: А потом, по мере того, как стали находить места, стало ясно, что были и другие места, где расстреливали?

В.Т.Муравский: Совершенно верно. К группе «Поиск» обращались те, кто жил рядом, чьи родители работали на Ржевке, и они показывали так называемые «три камня». И после этого мы делали полулегальные раскопы, находили кости, череп, а в черепе отверстие. И становилось понятно, что эти люди не сами умерли.

И.С.Вербловская: Достаточно страшно, конечно, представить себе, что когда идешь в лес за грибами, то оказывается, что идешь по останкам, может быть, даже неизвестных тебе людей. Правда, там не везде можно ходить, потому что в основном это все закрытые места, чаще всего они принадлежат Ленинградскому военному округу, как, например, Ржевский полигон. Хотя подчиняется Ржевский полигон Москве, а не Петербургу. Интересно, что когда из «Мемориала» обращались в руководство Ржевского полигона здесь в Петербурге, то это сообщение было отправлено в Москву, откуда пришел очень занятный ответ: «Останки 20-х годов нас не интересуют». Ну, а нас интересует наша отечественная история. Нас интересует история нашего многострадального народа. Поэтому нам важно знать, где покоятся наши граждане, погибшие таким нечеловеческим образом недалеко от нашего города. Левашовская пустошь – это кладбище, где похоронены несколько десятков тысяч человек, среди которых нет ни одного умершего собственной естественной смертью. Вот такое страшное кладбище. Мне думается, что каждый наш горожанин, независимо от того, ребенок это или взрослый, для того, чтобы чувствовать себя жителем нашего города, должен посетить Пискаревское кладбище, где лежат жертвы Ленинградской блокады, и Левашовскую пустошь. Вот тогда он почувствует себя жителем этого многострадального города. Мне хотелось бы еще обратить внимание на такую вещь. Левашовская пустошь в 1989 году была открыта для посещения?

В.Т.Муравский: Мы нашли ее в 1988 году. Но сначала не давали разрешения на ее посещение. На последнем заседании нашей комиссии генерал Курков сказал: «Да, вы нашли то, что искали». И после заседания мы поехали туда впервые, нам дали автобус, члены комиссии поехали в Левашово. И когда открыли ворота, и мы вошли туда, это было жуткое состояние. И со мной шел генерал Блеер, он тоже членом комиссии был.

И.С.Вербловская: Это был заместитель начальника Большого дома, называется Ленинградское отделение комитета госбезопасности. Тогда это еще КГБ было, а не ФСБ.

В.Т.Муравский: …И я говорю: «Что, это здесь?» Он: «Да, это здесь. Твой отец здесь». Вот мое состояние: спустя 50 лет я увидел, узнал, где он похоронен, куда я могу приносить свечки, цветочки и прочее. Но это жуткое состояние было. Я говорил уже, что КГБ было не против наших поисков. Но Олег Сергеевич Кузин, который представлял Смольный, сказал, что Смольный не дает разрешения опубликовать результаты. И только после большой переписки мы все-таки смогли это сделать. Таким образом, в 1988 году мы нашли это все, но до 1989 не было разрешено это открыть. Позже нам разрешали приезжать туда раз в месяц. Мы составляли списки, кто поедет, когда поедем. Но мы хотя бы определили, где эти могилы, где эти рвы. И такой Олейников, который тоже занимался этим, определял своими приборами на белок, где эти рвы находились.

И.С.Вербловская: Это сын поэта Олейникова?

В.Т.Муравский: Да. Он в составе нашего общественного совета группы «Поиск». Мы ставили колышки и протягивали шпагат. Там на этом месте были громадные деревья и сначала мы хотели сделать так, чтобы были какие-то могилки какие-то, обозначить это место, но для этого надо было бы спилить эти деревья. Мы отказались от этого. И сейчас это символическое кладбище: под каждым деревом чьи-то близкие, родители.

И.С.Вербловская: Сейчас на Левашовской пустоши, когда вы заходите за эту ограду, за этот действительно плотный зеленый забор, первое, что вы видите, – это колокол. Расскажите, пожалуйста, когда этот колокол появился.

В.Т.Муравский: Когда уже была открыта Левашовская пустошь, мы решили поставить там часовню по проекту Лелякова, и чтобы там был колокол. И я обратился на завод «Монумент-скульптура». На этом заводе отливали Брежнева, Ленина, но колокола еще никогда не отливали. Я поговорил с директором завода, рассказал о Левашовской пустоши, о том, что там 46 тысяч невинных людей, и он решился. И впервые на его заводе был отлит этот колокол. Часть стоимости оплатил фонд мира, Аникушин, Карпова. Но и тут какие-то препятствия были: колокол уже готов, а разрешение поставить его нам не дают. Пришлось обращаться, писать, говорить на радио. Последняя моя статья – обращение в КГБ, называлась «Почему молчит колокол?»

И.С.Вербловская: Где эта статья была опубликована?

В.Т.Муравский: В какой-то нашей ленинградской газете. Мало того, когда мы вели эти поиски, были такие упреки: «Что вы там копаете в костях. Это уже судьба, не надо об этом думать, не надо тревожить, ворошить». Но каждый должен знать, где похоронен его близкий. К нам обратились такая Смолина Лидия Николаевна. Она не знала, где ее отец. Или в ГУЛАГах, или погиб на фронте… И она, и я обращались в наши архивы, нигде ничего не могли найти. И тогда мы обратились в швейцарский «Красный крест» и в финский «Красный крест». И спустя какое-то время пришел ответ, что, да, мол, Смолин Николай Иванович, – это ее отец, – будучи военнопленным находился в таком-то лагере и умер в лагере. И номер его могилки прислали – 678-й. А лагерь этот находится в деревне Селезнево – это Выборгский район, Ленинградская область. И когда мы поехали туда, мы нашли это захоронение, это кладбище. И там был его номер креста, 678-й. А на следующий год там колхозники стали распахивать это все. От большой территории, 600 могил, только половина осталась. И мы обращались: «Ради Бога, пусть это останется как память». В каком сейчас состоянии это все? Я даже не знаю. Но то, что мы делаем в Левашово – это наш символ. Мы приезжаем и в другие места: ведь и в Ропше расстреливали, и в Александро-Невской Лавре расстреливали. Это все мы знаем по показаниям свидетелей. И в Сосновке такие захоронения были.

И.С.Вербловская: Да, одно из таких расстрельных мест еще известно – на территории Ржевского полигона, в районе между Токсово и Кавголово. Оно тоже было обнаружено благодаря местным жителям, которые могли что-то подсказать. Мне хотелось бы обратить внимание на документ, который обнаружен в архиве, от 25 февраля 1938 года, который сообщает о том, что «согласно ходатайству комендатуры НКВД Ленинградской области, квартал 28 и часть квартала 27-го Парголовской дачи парголовского лесхоза, испрашиваемые комендатурой для спецназначения, были переданы». Значит, комендатура Ленинградского военного округа испрашивала часть вот этого самого массива для спецназначения. В переводе на простой человеческой язык это значит, что было выделено место для захоронения расстрелянных людей. Это та самая Левашовская пустошь, которая сейчас и является памятным кладбищем. По ком звонит этот колокол на пустоши? Он звонит по каждом, кто лежит в земле безвинно погибший в родном отечестве. Причем, чаще всего, конечно, жертвами были незаурядные, яркие люди. И это оставило неизгладимый след в нашей жизни и по сей день. А когда идешь дальше, мимо колокола, там большой православный крест, а рядом памятник с большим католическим крестом, посвященный полякам, там слова на русском и на польском языках. И еще на этой территории особо выделено 11 гектар, из них около 6 гектар – это реальные вот эти самые страшные рвы, настоящие братские могилы. Они никак не могут быть оформлены. Валентин Тихонович объяснил причину: природа берет свое, там вырос достаточно мощный лес. Там стоят теперь достаточно могучие деревья, и пускай они будут вечным памятником, поскольку всякое дерево на много лет переживает человеческую жизнь. В разных местах там разбросаны еще памятники. Отдельно памятник немцам, отдельно ингерманландцам, которых беспощадно уничтожали в Ленинградской области. Отдельно памятник погибшим евреям, отдельно украинцам, отдельно белорусам. Отдельно памятник айсорам. Это, действительно, довольно экзотическая национальность в нашем городе, за несколько дней арестованы были все айсоры города. Айсоры – это выходцы с Ближнего Востока, в основном в нашем городе это были чистильщики сапог. Но почему-то все они были объявлены шпионами, все они были арестованы, и большинство из них было уничтожено. Поставлен памятник и им. Хотя все это, конечно, только символы. Когда мы проходим по территории кладбища, мы видим иногда на деревьях отдельные небольшие таблички с фотографиями или без фотографий. Иногда просто небольшие каменные именные плиты. Например, есть интересная такая небольшая плита, где написано «Сотрудникам треста Ленэнерго», потому что во время массовых репрессий в тресте Ленэнерго арестовано было и уничтожено одновременно больше шестнадцати человек. И вот там такой памятник поставили сослуживцы уже другого поколения, но они помнят. Наверное, это правильно, потому что за редким исключением арестовывали не по национальному признаку. Это сегодняшнее наше сознание дает вот такую картину, когда поставлены памятники по национальному или конфессиональному типу. Я сказала, что такое редкое исключение представляют из себя поляки, которых почти поголовно арестовывали, объявляя их шпионами, и вот я только что назвала айсоров. А в основном арестовывали сотрудников разных учреждений, арестовывали по доносу. В основном все именные памятники, которые там есть, можно назвать кенотафами. Кенотаф – это надгробный камень там, где на самом деле могилы нет. Например, сын великого поэта и замечательный кинорежиссер Андрей Тарковский скончался за границей и там похоронен, но в ограде могилы Арсения Тарковского в Переделкино стоит памятник Андрею Тарковскому. Так же в Москве на Кунцевском кладбище, где похоронена Надежда Яковлевна Мандельштам, поставлен кенотаф – памятник, где написано «Осип Эмильевич Мандельштам». Хотя сам Мандельштам скончался далеко на Дальнем Востоке в пересыльной тюрьме. На нашем Комаровском кладбище, где похоронена Наталья Григорьевна Долинина, стоит такой кенотаф ее отцу, погибшему во время следствия в 1950-м году в одной из тюрем нашего города известному лингвисту и филологу, который изучал отечественную литературу XVIII-XIX вв, Григорию Александровичу Гуковскому. Вот такими кенотафами скорее можно назвать те памятные знаки, которые стоят в Левашовской пустоши, их много, и они прибавляются, потому что люди ставят там такие знаки. Конечно, таких знаков, таких плит могло быть во много раз больше. Действительно, срабатывает, как сказал только что Валентин Тихонович, мысль о том, что не стоит ворошить прошлое, что пускай эти останки остаются так, как они и есть, и хватит, что в человеческой памяти они остаются. Но это неверно, потому что каждый человек, пройдя свой жизненный путь, имеет право оставить о себе знак. Если обнаружено место, где по большей вероятности похоронен этот погубленный человек, убитый родственник или родитель, конечно, такой знак ставить надо. Каждый человек, который вырос сиротой, потому что его осиротила эта тоталитарная система, уже является жертвой политических репрессий. Это особая категория людей, которая на сегодняшний день заслуживает какого-то внимания и материальной поддержки. Я это говорю специально для тех слушателей, которые этого не знают и которые просто как-то относятся ко всему этому достаточно пассивно. Кладбище это, Левашовская пустошь, заслуживает того, чтобы там появились еще десятки тысяч памятных знаков. Один такой памятный знак – недалеко от дороги, на нем написана фамилия Бронштейн. Это был физик и одновременно популяризатор. Он, занимаясь всерьез наукой, умел об этом рассказывать легко и просто, доступно для детей. И в ленинградском издательстве «Детгиз» выходили его книжки. Издательство «Детгиз» было разгромлено в 1938-м году. Не случайно я задала вопрос о человеке, который разыскивал в Левашовской пустоши Олейникова, потому что отец его, известный поэт Олейников, работал в «Детгизе» и был арестован и расстрелян. Он был не один такой, таким был и Бронштейн. Вдова Бронштейна – хорошо нам известная дочь Корнея Ивановича Чуковского, Лидия Корнеевна Чуковская. Она не только поставила этот камень памяти своего погибшего мужа. Получив достаточно солидную премию за свою литературную деятельность, она отдала ее на благоустройство этого кладбища. И когда мы идем по хорошо проложенным дорожкам, нужно вспомнить об этом участии наших современников, нашей современницы в создании памятного места, в оформлении этого памятного места Левашовской пустоши. Я хотела бы задать вопрос Валентину Тихоновичу: скажите, пожалуйста, как Вы видите дальнейшие задачи группы «Поиск»?

В.Т.Муравский: Я считаю, что прошло то время, когда мы как бы играем в «кошки-мышки». Мы сейчас не знаем, какое количество людей в Левашово похоронено. Но это все есть в архивах КГБ, они ведь знают, где и сколько расстреливали. В любом случае, нам нужен символ. Я не знаю, где мой отец, может быть, его в другом месте похоронили. Но я приезжаю туда в определенные дни, в свои дни – 4 ноября, когда он был арестован, 30 октября – это общий день. Вот что еще я хотел отметить в отношении памятников. У нас вначале было в плане сделать большую православную часовню, потом поставить стелу, чтобы там были все-все имена. Но мне сказали в нашей комиссии: «А почему будет только православная часовня? Там есть магометане, мой отец татарин, значит, мечеть надо поставить. Католики тоже есть – надо и костел ставить». И тогда мы решили не ставить часовню, а чтобы каждая конфессия имела свой памятный знак, как украинцы, как католики, как немцы, как ассирийцы. Кстати, ассирийцы первые поставили памятник. А потом стали делать католики, потом белорусы, украинцы. И мы на этом остановились. Это такое необычное, символическое кладбище, потому что никто не знает, где его родители, его близкие похоронены. Потом появилась такая абсурдная мысль поставить там же памятник Кузнецову, он тоже жертва репрессии, он тоже расстрелян, лежит там в Левашово. Я был вначале, конечно, против этого. Но каждый сын желает, чтобы какая-то память была. Виталик, сын Кузнецова, хотел поставить памятник, но только не там. Чтобы не было за счет государства, за счет города. И представляете, какая вещь может быть, – что мы приходим в Левашово к своим родителям, и нас будет встречать Кузнецов – тот, который в 1938-м году подписал к расстрелу около 20 тысяч человек.

В.Т. Муравский

И.С.Вербловская: В этой связи мне хотелось бы уточнить одну вещь. Действительно, наша трагическая история нам подсказывает очень замысловатые сюжеты. Ленинградская тройка, та самая тройка, которая бессудно приговаривала к расстрелу, иногда даже заочно человека, – у нас одно время в этой тройке были Смородин, Позерн и Заковский. Впоследствии двое из них были расстреляны, один покончил с собой. Кем считать их – палачами или жертвами? Да, они были и тем и другим. Они создавали эту систему, они были палачами, но они стали и жертвами этой же самой системы. Разумеется, они имеют право на то, чтобы родственники их запечатлели для себя и поставили какой-то памятный знак. Конечно, в истории они заслуживают самой черной памяти. Но конечно, как правильно сказал сейчас Валентин Тихонович, это абсолютно частное дело человека, и никакого памятника в нашем обычном смысле слова, т.е. какого-то большого серьезного знака там быть не должно. Не говоря уже о том, что смерть вообще всех уравнивает. А уж увековечивать память человека, у которого руки в крови тех, кто здесь же покоится – это просто было бы настоящим кощунством. И вот это очень хорошо, что удалось предотвратить эту серьезную политическую ошибку. Потому что это значит в какой-то степени оправдать ту ужасную деятельность, которую вел этот расстрелянный Кузнецов. Этой ошибки мы, слава Богу, не допустили. Вот это тоже то, о чем приходится задуматься, когда появляются памятные знаки. Т.е. это все нас, в общем-то, приглашает к тому, чтобы серьезнее и глубже изучать нашу недавнюю историю. Она заслуживает того, чтобы к ней отнестись более внимательно. Валентин Тихонович, хотели бы Вы что-нибудь добавить к тому, что Вы сейчас уже рассказали?

В.Т.Муравский: Да. Дело в том, что память должна храниться… Я хочу сказать о Петре Смородине. Он подписывал к расстрелу наших родителей. Улица Петра Смородина еще есть на Охте. Я писал, обращался, и в газету писал, обращался к Дементьевой. Написал в апреле прошлого года последний раз, что необходимо навести порядок в отношении названий улиц города. Вот на Охте улица Петра Смородина. Мы идем, и мои внуки спрашивают: «Дедушка, кто этот Смородин?» В 1937-м году было подписано 19 тысяч к расстрелу. Я не знаю, он ли все 19 тысяч подписал. Когда-то мы были в Левашово, в Левашовской пустоши, и был католический молебен, литовцам, и рядом стоял такой Дима Смородин. Это внук или племянник его. Я подошел к этому месту и спрашиваю: «Вот скажите, как мне к нему относиться? Вот его дед или отец, он подписал к расстрелу моего отца, а он там живой, здоровый, ходит». Он мне сказал: «Это надо прощать». Я простил бы его, прощаю, отец мой тоже простил бы, но вот матушка моя прошла все это, она в сто раз больше перенесла, чем мы, мужики. Я с ним здороваюсь, он-то не причем здесь. Но оставлять улицу имени Смородина до сих пор – это неэтично. Вот Спас-на-Крови – это всем известный храм на канале. А рядом за ним мостик есть, и мостик этот носит имя того, кто бросил бомбу в этого царя. Ну зачем сохранять это имя? Это Игнатий Граневицкий. Но нужно тогда хотя бы написать внизу, чтобы люди знали, кто это. Написать: «Это тот, кто убил этого царя». Это элементарная вещь. Что касается Кузнецова, группа товарищей – Грызлов, Миронов, Примаков – обратились к нашему президенту: поставьте памятник по случаю столетия Кузнецова в Левашово. Это, я считаю, аморально! Я уже говорил об этом, и я видел одного из подписантов, мне жалко его было, я не хочу называть его имя. В частном порядке можно это сделать. Тому же Абакумову, тому же Смородину. Вот у нас водят экскурсии в Петропавловскую крепость, на Пискаревское кладбище – надо бы вести вот этот маршрут по улице Петра Смородина, чтобы рассказали, кто это такой, что это за улица, чье имя она носит. Это начало репрессий, 1937-й год, он был один из тех, кто подписывал.

И.С.Вербловская: 30 октября, в День политзаключенных, в 2007-м году, когда отмечалось 70-летие начала большого террора, как всегда несколько автобусов с жителями города отправились в Левашовскую пустошь. Может быть, на этот раз автобусов было больше, чем в другие годы, но около Левашовской пустоши нет, как около Пискаревского кладбища, специальной площадки для автобусов, поэтому автобусы стояли в ряд по Горскому шоссе. Люди выходили из машин и шли к входу, к воротам этого зеленого забора. Было впечатление, что текла широкая река, шли люди, скорбные. И столько людей шло, что невозможно было представить, что это пришли сюда люди через 70 лет после того, как осуществлялись расправы с их близкими. Это были, вероятно, не только дети, это были внуки, может быть, даже правнуки, такая человеческая река текла. И это было скорбно и вместе с тем радостно. Радостно, что нашли это место. И Валентин Тихонович подчеркивает, что это место, как единственный такой большой найденный массив захоронений, – символично. Но это не простой символ, если более 20 тысяч реально похоронено в этой земле, и об этом мы должны помнить. Это символ потому, что для нас не открылись другие тайны КГБ. Мы еще не знаем другие места захоронений или только догадываемся. Валентин Тихонович упоминал Преображенское кладбище, где хоронили умерших. По-видимому, и расстрелянных тоже. На Богословском кладбище хоронили. Но самый большой массив захоронений, конечно, – это Левашовская пустошь. И поскольку этот огромный массив захоронений стал символом страшных преступлений тоталитарного режима, мы должны похоронить его так, чтобы он никогда больше не восстановился. Спасибо большое за внимание. Спасибо большое, Валентин Тихонович, за то, что приняли участие в этой передаче. Всего хорошего!

В.Т.Муравский и А.Я.Разумов